Владимир Познер: будет некоторая либерализация

В крупных городах Владимир Познер встречается с будущими читателями «Прощания с иллюзиями» в книжных магазинах («Подписываю только книги, других автографов не даю»), обстоятельно отвечает на вопросы в забитых под завязку университетских аудиториях. Вопросы разные — и наивные от студентов, и от людей с жизненным опытом, как у него самого (г-ну Познеру в этом году исполнится 78 лет). Больше всего собравшихся интересует ответ на вопрос «С кем вы, гражданин Познер?» и прогноз на ближайшее политическое будущее.

«Общественное телевидение — это не иллюзия»
Владимир Познер — олицетворение классического телевидения, доверия к которому все меньше и меньше. Сам г-н Познер умудряется уважение зрителей сохранять, поэтому неудивительно, что его в лоб спросили, верит ли он в жизнеспособность телевидения в эпоху Интернета.
Ваш босс Константин Эрнст на телевизионном форуме в Каннах выступил с резонансной речью о будущем классического телевидения, которое, по его мнению, убьет не Интернет, а поколение Интернета — бездумно веб‑серфингующая молодежь. Что, по‑вашему, происходит с интеллектом людей в более широком смысле — глупеют они либо умнеют под влиянием Интернета или еще чего‑то? И как вы эти процессы в своей работе учитываете?
— Хочу внести поправку: Константин Львович Эрнст не является моим боссом. Я не работаю на «Первом канале», я не в штате. У меня нет кабинета, машины  — ничего этого. Он (Эрнст. — Прим. ред.) покупает у меня программу, которую мы делаем. Он может от нее отказаться. У меня нет своей фирмы, но есть компания, которая делает эту программу. И разумеется, покупается не кот в мешке. Но меня Константин Львович вызвать на ковер не может. И не пытается даже.
Теперь по существу очень важного вашего вопроса. В 1835 г. француз Алексис де Токвиль, сын аристократов, поехал в Америку. Он хотел понять, в чем сила демократического общества, почему оно сильнее того общества, к которому принадлежали его родители и которое было уничтожено французской революцией 1789 г. Он провел в Америке несколько месяцев и написал абсолютно выдающуюся книгу — «Демократия в Америке». Лучшей книги об Америке не написал никто. Вообще никто, даже американцы это признают. И в книге он, в частности, говорит: демократия сильнее потому, что она берет все те привилегии, которые были у нас, и раздает их всем, размазывая тонким слоем. Но эти люди в своей массе никогда не достигнут того уровня развития, который был у нас. Потому что мы могли не работать. Мы, аристократы, могли самосовершенствоваться. Учиться музыке, философии, литературе, языкам. И то, что мы создавали, они не создадут. Потому что масло‑то намазано, но тонко, не как следует. И он, конечно, прав.
Интернет — это ж тоже масло. В каком смысле? Есть журналистика. А есть Интернет, который претендует на то, что он СМИ. Но зачастую это никакая не информация, а иногда — дезинформация. Даже «Википедия», которую я приветствую, — это очень поверхностная штука. Надо, например, написать небольшое эссе о протестантизме. Раз — прочитал статью в «Википедии», списал. Вроде бы — да, а на самом деле — нет. Раньше для этого надо было много читать — разного! В этом смысле Интернет, конечно, снижает требования к интеллекту. И, следовательно, уровень. И этим же занимается телевидение — коммерческое. Оно продает что? Рекламу. Чем больше смотрят — тем дороже рекламная минута. И я, как хозяин телевидения, в поисках самого общего знаменателя — что понравится всем. А это опять снижение уровня. Не будет у меня к зрителям требования: а вы думайте, а вы сопереживайте! Нет‑нет, вы только всасывайте, больше ничего мне от вас не надо. Это не значит, что человек делается глупее. Ум — это другое. Знаю пятилетних детей, которые умнее пятидесятилетних взрослых. Другое дело, что уровень познания, эрудиции, размышления — снижается. И не только в России. Везде в мире.
Что еще вам не нравится?
— Как Интернет влияет на то, как мы пишем. Я, человек, любящий язык и купающийся в хорошем языке, читаю порой и думаю: ну как это может быть? Никаких знаков препинания, о грамотности я не говорю. Числительные — «около пятьсот человек». Что, иностранцы какие‑то писали? Мы, русские люди, так пишем на русском языке! Или начинают использовать сокращенные английские слова — «сделайте плз». Что, нет слова «пожалуйста»? Длинно? Ну ладно, можно же «пжст». Чудо как хорошо звучит! Якобы нам трех секунд жалко, живем в таком темпе. Писать совсем разучились. Эпистолярного жанра, который так прекрасен, совсем больше нет. Его убили. Хором, с удовольствием. Жаль, конечно, потому что письмо дисциплинирует то, как мы думаем.
И какое будущее вы предрекаете, исходя из всего этого?
— Не люблю говорить о будущем. Давно потерял хрустальный шар, куда когда‑то заглядывал, видя будущее. И перестал его искать.
Так убьет Интернет телевидение или нет?
— У нас Интернет действительно так популярен сейчас, что мы даже знаем блогеров по именам. Но посмотрите на Америку. Да, мы обогнали Европу, но Америка далеко впереди нас. Спросите в Америке людей, знают ли они блогеров. «Да, мой приятель мистер Смит — блогер». Нет такого понятия у них — блогер. Это у нас — блогер Навальный*! Все равно что сказать — доктор Навальный*. Это все очень странно. Но надо понимать: это оттого, что федеральные телеканалы не удовлетворяют потребности людей. И люди перестают смотреть эту лабуду. И смотрят, кто что пишет — такое. И они пишут. Тина Канделаки мне сообщает, что ее блог читают 300 тыс. человек. Я думаю: «Вот несчастные люди». Я читал пару раз. И не понимаю — ну что там? О чем речь? И ведь никто их не заставляет, добровольно все!
То есть вы связываете популярность блогерского движения с плохой работой телеканалов?
— Если в стране произойдут изменения (что возможно), если будет создано общественное телевидение (о чем идет серьезный разговор), если телевидение начнет исполнять свои функции — конечно, вернется публика к телеэкранам! Уже это было — во время демонстраций, протестов. Вдруг резко подскочил рейтинг программ, которые мало кто смотрел. Значит, есть желание. И конечно, нужен прямой эфир, когда никто не знает, что будет в следующую секунду. Вы же не читаете в блоге, как играет сию секунду мадридский «Реал», — вы это смотрите! Зачем читать, когда можно увидеть? Вот то же самое должно быть с политическими программами. И роль Интернета в этом случае, конечно, будет меньше. Интернет — это прекрасно, когда люди общаются демократично, любой может высказаться. Но только не надо считать, что это СМИ, что там журналисты. Это из другой области.
А общественное телевидение — это не иллюзия?
— Не иллюзия совершенно. Оно существует в 50 странах. В Европе есть две страны без общественного телевидения. Одна — Российская Федерация. Вторая — Белоруссия. Если совсем коротко, то это такое телевидение, которое абсолютно не зависит от власти — вообще. И не зависит от рекламы. Есть две группы людей, которые по просьбе президента Медведева разрабатывают концепцию общественного телевидения для России. Одна при министре связи. Другая при Совете по гражданскому обществу и правам человека. Я — во второй группе. Первого марта обе группы положили свои проекты на стол Медведеву. Он посмотрел и попросил, чтобы мы еще месяц поработали. У меня сомнения, что такое телевидение будет. Это принципиально другая политическая ситуация. А не может быть такого — чтобы в одной точке одна ситуация, а вокруг — другая. Но мы стараемся.

«Ощущения подсказывают, что при Путине будут перемены»
Владимир Познер всячески подчеркивает свою автономность от всех политических движений, хотя считает, что на телеэкране должны присутствовать все политики, выражающие настроения хоть сколько‑нибудь значимых социальных групп. Если бы Константин Эрнст позволил, то в программе Познера побывал бы и Алексей Навальный* — пока он в списке персон нон‑грата из семи человек. Текущий же тренд, по мнению г-на Познера, таков, что некоторые шансы на появление г-на Навального* в прямом эфире федерального телеканала все‑таки возникают.
Мы видели вас в проекте «Гражданин поэт»…
— Да, я там был.
…и думали, что понимаем, с кем Познер. А потом вы сказали, что наблюдали «путинги» и манифестации на проспекте Сахарова, и что те и другие, по вашему мнению, большевики, и что хочется сказать «чума на оба ваши дома»…
— Да.
Как вы оцениваете ближайшее политическое будущее России?
— Мое участие в «Гражданине поэте» в качестве лицедея — я там играл роль — было забавным. Для меня. Мне нравится эта история. Она, конечно, оппозиционная, но такая, какой и должна быть: с иронией. Я за это. Но это вовсе не значит, что я поддерживаю, допустим, Навального*. Или Немцова. Или Касьянова.
Насчет будущего… Я утверждаю, что Путин — не идеолог. Путин — прагматик. Его идеология вообще не интересует. И как прагматик он не мог не обратить внимания на то, что происходило в эти месяцы. Что в Москве он набрал меньше 50% — 47%. Что в больших городах за него голосовали не здорово. Он не мог не обратить внимания на то, что его основной избиратель — люди за 55, без высшего образования, относительно неимущие, живущие в малых городах и деревнях. И это, наконец, женщины. А тот контингент, который мы можем называть средним классом — прилично зарабатывающие, с высшим образованием, молодые, т. е. двигающиеся вверх, — они голосовали не за него. Он не может об этом не думать. А он человек честолюбивый. Он не может не думать о том, как его оценит история. Что будет написано в учебниках истории через какое‑то время. Президент Путин был... кто? Или вообще там будет сноска: был такой президент.
Если то, что я говорю, точно — а мне представляется, что это точно, — он будет менять вектор. Он будет учитывать это состояние. Ему ведь шесть лет быть у власти. Он понимает, что протесты никуда не денутся. Другое дело, что люди не будут выходить под лозунгом «За честные выборы» — они прошли, всё. Сейчас будут выходить — если будут выходить — под другими лозунгами.
Поэтому я думаю, что будет некоторая либерализация. Изменения. Облегчения: с регистрацией партий, с участием так называемой несистемной оппозиции в выборах (хотя это все слова — системная, несистемная: оппозиция либо есть, либо нет), с позицией федеральных телеканалов. Возможно, создание общественного телевидения. Возможно, еще что‑то. Все это мои ощущения. Я подчеркиваю — ощущения.

Текст основан на вопросах и ответах В.Познера во время встречи с ним в Гуманитарном университете Екатеринбурга