«Способности государства к адаптации ниже, чем у бизнеса и общества. Ощущение глобального усиления режима проистекает из того, что большинство сталкивается с ним по репрессивной оси» — Элла Панеях.
Элла Панеях, социолог, эксперт лаборатории Social science laboratory:
— Главное, что происходило с российским обществом до эпидемии, — накопление социального капитала. В российском обществе его дефицит: власть уничтожала весь низовой социальный капитал, добиваясь того, чтобы государство было практически единственным провайдером институтов связи, координации между людьми. Падение Советского Союза уничтожило эти государственные и пригосударственные иерархические структуры, которые держали нас вместо социального капитала, и наступил период полной анемии в 90-е.
Людям понадобилось много времени, чтобы сначала адаптироваться к этому, а потом отстроить институты в тех сферах, которые ближе к шкуре — это быт и труд.
Россияне перестраивали быт и труд все 90-е, строили там институты, которые позволяли экономике катиться вперед, несмотря на весь чудовищный бизнес-климат, создаваемый государством. Институты, которые позволяют семье развиваться и трансформироваться в сторону гораздо более гуманных и современных форм отношений между людьми. Только после этого социального капитала накопилось достаточно, чтобы началась трансформация, которую теперь все видят и признают — начиная бумом благотворительности и заканчивая готовностью людей вмешиваться в политику.
Низовая модернизация в течение этого года остановилась, если не откатилась назад. Социального капитала стало меньше.
Почему это происходит? Эпидемия. Это не естественная стадия развития российского общества, а результат внешнего шока. Давайте не будем забывать, что эпидемия, помимо того, что посадила людей по домам и физически нарушила контакты между ними, поделила людей таким образом, что символом продвинутости, гражданской порядочности и образованности стало соблюдение ограничений.
Чем лучше люди образованны и больше способны не о т государства принять месседж, что надо носить маски, тем аккуратнее они все соблюдают. Те люди, которые являются носителем максимального социального капитала, в наибольшей степени участвуют в этом «рассоединении» (самоизоляции), на которое мы идем, чтобы контролировать эпидемию.
Люди, которые принадлежат к менее продвинутому слою — потребители информации от государства — не могут сами прочесть учебник биологии. И они не доверяют государству, от которого исходит месседж «носите маски, это полезно», они говорят: «Ну, слушай, государство, мы тебя знаем. Когда ты нам правду говорило? Ты, наверное, хочешь на этих масках просто нажиться, продавая их в метро по пять рублей».
Часть ресурсов, и не только материальных, уходит на адаптацию: дистанционная работа, ношение масок, даже просто физическая необходимость мыть руки. Это требует включить голову, потратить мысли и нервы, которые и так не радуются тяжелой ситуации. И на что-то другое, участие в благотворительности, остается меньше не только денег, но и внутреннего человеческого ресурса. Человеку хочется поспать лишний час или потупить в компьютер, а не волноваться за судьбы родины.
Опозорившееся государство
Это все совершенно не обещает остаться с нами после пандемии. А что обещает? За время эпидемии перед гражданами полностью опозорилась та часть государства, которой граждане не опасались.
С полицией вы встречаетесь не каждый день и конфликтовать с ней опасно. С чем мы больше всего сталкиваемся в обычной человеческой жизни? Школа, медицина, организации, которые предоставляют социальные услуги — если у нас есть старики, то к ним пару раз в неделю ходят помочь по дому.
Массовая публичная школа опозорилась перед родителями со всех сторон: она не смогла наладить дистанционку. В процессе родители познакомились с тем, чему учат их детей, и схватились за голову, потому что не представляли себе, что все так плохо. И плюс к другим эпидемиологическим тяготам, связанным со своей собственной дистанционкой, получили огромную нагрузку, которую генерирует школа.
Медицина. Можно говорить по-разному, но, мне кажется, докторам все плохое припомнят, когда закончится. Сейчас они герои, но люди, которые не могли решить другие свои медицинские проблемы, так от них натерпелись и в ковидных, и в нековидных ситуациях, что мнение о состоянии медицины в России формируется существенно худшее, чем она заслуживает реально.
Социальные службы не смогли компенсировать снизившиеся возможности людей помогать своим старикам и инвалидам. На самом деле, структура заботы у нас такова, что большинство семей, которые сталкиваются с такой необходимостью, комбинируют услуги государства, которые не противно получать, [с собственными усилиями]. Отдать маму в государственный интернат — это подлость, так думает большая часть страны. А чтобы приходил соцработник, а пару раз придем мы, есть три человека, которые на связи, и если что, подлетят — так устроена забота о человеке, который живет один, но нуждается в поддержке. Социальные службы устроены так, что их достаточно, когда есть частная структура, включая неформальных сиделок за черный нал в короткие промежутки времени.
«Заберем деньги у богатых и отдадим больным деткам. Не государство, а Робин Гуд какой-то»
«Меры поддержки привели к тому, что приходится призывать людей работать за МРОТ»
Но когда они оказались один на один, а полиция ловит людей, которые едут проведать бабушку, — естественно, соцслужбы не справились с предоставлением ухода. Так же, как больницы не справляются с предоставлением ухода, когда они по эпидемиологическим причинам закрываются от родственников. И они начинают выглядеть как ГУЛАГ: к людям не подходят часами и днями. Это все работало, закладываясь на то, что большинству больных часть ухода обеспечат родственники. А вы закрылись и превратились просто в чудовищное пространство, ничем не лучше психоневрологических интернатов.
Может, сейчас у общества не очень много лишних сил и нервов к этому прислушиваться, но эпидемия пройдет, а это знание останется. Туда уже проникают волонтеры.
Люди задумались о том, что делалось по традиции
Многое, что в России не очень устраивало [людей], но терпелось по традиции, перестало делаться традиционными способами. В качестве примера для смеха приведу выборы. Выборы по форме продолжали советскую традицию: приходите в школу, тем, кто голосует первый раз, дарят гвоздику, в столовой продают булочки, играет музыка… Многие приходили, не очень задумываясь о сути этого дела. Голосование «на пеньках» (по поправкам в Конституцию — прим.ред.) этой традиционной легитимности не имеет.
У нас есть и другие вещи, которые делались традиционным советским способом. Когда их формат меняется, у людей вдруг открываются глаза: «О, а это не дело. Зачем мы вообще в этом участвуем?».
Ковид перечеркнул часть завоеваний гражданского общества в социальной и гражданской сфере тоже. Такие, например, как возможность посещать своих родственников в реанимации. Сколько за это боролись благотворители! Но теперь мы не можем посещать своих родственников не только в реанимации, но и вообще в большинстве больниц. И качество ухода за ними тут же становится соответствующим уровню закрытости, которая позволяет плохое обращение. Люди, у которых родственники лежат неухоженные, и они даже не могут дозвониться и узнать, легко этого не забудут.
Большое количество локальных завоеваний гражданского общества, которое давало ему некоторое ощущение, что мы что-то можем, оказались зачеркнутыми. Но, опять же, пройдет пандемия, и люди не забудут, что это у них уже было. Это не такие далекие от шкуры вопросы, про которые забывается легко.
Социальный капитал уничтожается, но, думаю, его пожжется не так много. Многое как ушло, так и отскочит. Но что растет? Инфраструктура горизонтальных отношений: между людьми, между людьми и бизнесом. Все научились общаться в Zoom. Все, у кого были средства, пустили их на покупку гаджетов, чтобы в семье их было столько же, сколько людей — иначе совсем жить невозможно. Все освоили много технических средств, позволяющих не только коммуницировать, но и переводить деньги, собирать информацию, работать, находить работу, получать образование....
Это повышает гибкость, мобильность, скоординированность. Новые навыки, которые потом легко будут конвертироваться в навыки самоорганизации. Все, кто кого-то чему-то учат, получили навыки удаленного обучения.
Несмотря на все эти инвективы, что не все люди носят маски или моют руки, общая ситуация подняла эти стандарты: люди моют руки больше, чем раньше, пользуются санитайзерами в магазинах. В подъездах обычных брежневских домов без консьержей стало так же чисто, как в подъездах европейских домов. И мы это, может, перестанем получать, но мгновенно не «расхотим» — мы уже поняли, что так можно.
Эти и так очень быстро росшие стандарты — гигиены, той же социальной дистанции и многих других вещей — не все падают, часть из них растет, и это останется с нами. За этим временным падением и за границей пандемии, которая не думаю, что скоро кончится, но она, надеемся, не на десятилетие.
Но развитие российского общества продолжится — в той степени, в какой, как всегда, его не сможет остановить деградация политического режима. Но и она от всей этой ситуации не остановилась, а ускорилась. И еще неизвестно, что будет более ослабленным, общество или режим.
Государству тоже несладко, оно тоже дезорганизовано, его способности к адаптации намного ниже, чем у бизнеса и общества, потому что нужно адаптироваться целыми бюрократическими структурами, очень ригидными. И это ощущение глобального, по всем осям, усиления режима, проистекает из того, что большинство наблюдателей сталкивается с ним по репрессивной оси, самой сильной у него.
Большинство живущих в стране людей сталкиваются с режимом по его слабым осям и видят его шаткость гораздо раньше, чем сталкиваются с полицейской дубинкой. Не уверена, что это ведет к очень оптимистическому сценарию. Когда у тебя нет ничего, кроме молотка, любая проблема кажется гвоздем. И то, что власть, правительство, все больше склонны любую проблему решать репрессивными методами, может привести к тому, что растущее напряжение между развитием общества и развитием государства разрядится каким-нибудь очень малоприятным образом.
Тем не менее, это не то же самое, как «все падает, все умирает, кончится эпидемия, и мы выйдем из нее вообще без общества и с окончательной диктатурой. Мне кажется, такого не будет».
Государство накапливает репрессивный потенциал сознательно, в преувеличенном понимании, что он понадобится.
Вся история с саморганизацией приводит к тому, что на всех уровнях власти растет паранойя: у человека, который не понимает этих процессов, четкое ощущение, что против него работает сознательная сила. Не могли соорганизоваться, только в Москве с шариками ходили. Хлобысь! И в Хабаровске, не самом большом российском городе, способность людей к самоорганизации устойчива к сопротивлению. Она повторяема. Люди выходят раз за разом, несмотря на какие-то репрессии.
Как вы можете это интерпретировать, если вы не понимаете, откуда взялась эта способность к самоорганизации? Враги, наверно, внешние силы влили в это деньги, какие-то организаторы есть. В голове человека, который не понимает, что мы живем в постмодерне, для координации нужна организация, иерархия, начальство, приказы. Это значит, что мы прохлопали, и где-то это подполье гнездится. Естественно, из такого понимания ситуации следует, что надо вооружаться, готовиться к борьбе.
Социальный капитал — это не капитал возмущения. Это потенциал самоорганизации, способность, умения, знания, наличие инструментов для того, чтобы выразить свое недовольство цивилизованным образом, понятным не только адресату, но и потенциальным союзникам, таким, чтобы присоединились к движению. И чтобы это не сдулось в будущем.
Отличие хабаровского движения от московских гулянок 2011-2012 гг. в том, что оно регулярно и не сдувается. Хотя, казалось бы, формально координирующей сетки внутри у него меньше, а устойчивости и способности к повторяющемуся действию больше. Это и есть накопившийся социальный капитал.
Александр Аузан: «Сейчас главное слагаемое — персональные данные. Как земля в 14-м веке»
Станет ли одним из основных итогов пандемии атомизация общества? Давайте не будем путать атомизацию и индивидуализм. Мысль о том, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, была бы регрессом, если бы главной идеей у нас было «давайте самоорганизуемся и друг другу поможем». В стране, где главная идея будет «давайте позовем государство, оно нас спасет», такая мысль — это прогресс. Это значит, что люди готовы спасать себя сами.
Следующим шагом после того, как вы приняли такое решение, будет искать помощь. Искать, кому заплатить, чтобы меня спасли, или образовать какое-нибудь «Общество спасения утопающих», договориться с соседями о том, что мы будем спасать друг друга.
Не пройдя этап индивидуализма, понимания, что вы отвечаете за себя сами, вы не пробьетесь к горизонтальной самоорганизации. Это не атомизация, это первый необходимый шаг к тому, чтобы начать отстраивать коллективные структуры, которые способны помогать спасению утопающих.
Текст написан на основе выступления спикера на онлайн-конференции «Российские реалии: государство, социум, гражданское общество», организованной Сахаровским центром, «Левада Центром» и обществом «Мемориал» (последние два признаны в России иноагентами, «Мемориал» ликвидирован по решению суда).