«Усиление президентской власти пойдет во все стороны, и двигателем процесса будет страх»

Ровно 30 лет Россия живет с президентской властью: летом 1991 г. первым президентом государства (тогда еще как части СССР) был избран Борис Ельцин. До конца 1993 г. президент был только руководителем исполнительной ветви, а высшая власть с 1990 г. принадлежала Съезду народных депутатов — фактически парламенту. С принятием в 1993 г. Конституции главные политические полномочия перешли к главе государства и страна стала президентской республикой.

О том, принципиальна ли для эффективного развития страны президентская форма правления, в чем причина «слабости» российского парламента, а также о том, почему широкие президентские полномочия Путина уже нельзя считать синонимом сильной власти, в интервью DK.RU рассуждает известный политтехнолог, политический советник и генеральный директор политического агентства «Маркелов групп» Сергей Маркелов*.

«В России не любят эксперименты — особенно в Кремле»

По мнению Сергея Маркелова*, то, что власть парламента в России была короткой и верх взяла президентская форма, объясняется и страхами власти, и существенными минусами в действиях парламентариев начала 90-х.

Сергей, бытует мнение, что русский народ генетически склонен к единоличной форме правления и признает только условного царя. Насколько это так?

— Любое социальное явление — тоже единовластие, синдром царя — возникает из двух векторов, то есть от действий власти и народа.

Начну с низов. 90% российского населения живет в одной картине мира. С самого детства человек оказывается в ситуации единоначалия — сначала это воспитательница детсада, потом учительница в школе и так далее. То есть с раннего возраста он попадает в конвейер социального вождизма. Это поощряется «верхами», то есть элиты формируют и структурируют политическую картину мира обычного человека. 

Теперь конкретизируем — как же в России в наши дни формируется единоначалие? К примеру, в последнее время регулярно поступают сигналы об обнулении среднего звена российской власти, которое призвано контактировать с населением: то и дело отстраняют или судят губернаторов, мэров и даже силовиков.

Таким образом, в глазах людей авторитет исполнительной власти всех уровней падает, а президента — растет. Другая история — знаменитые «прямые линии» Путина, на которых влияние чиновников «обнуляется» через решения именно главного лица страны.

И даже при наличии многочисленных органов власти и приемных депутатов, куда люди могут прийти со своими проблемами, они все равно пишут президенту — и про квартиры, и про елки, и про все остальное.

Во время реформ Михаил Горбачев пытался создать Съезд народных депутатов — это был бы почти парламент, однако вскоре в стране появился пост президента. Почему?

— Да, у нас попробовали парламентскую форму, но тут какая штука — наша власть не любит эксперименты, для нее аномалия, что парламент станет главной властью на долгие годы. Нынешняя власть тоже страшно боится экспериментов и считает, что если страну из «царской» превратить в демократическую, произойдет новая революция. И недавняя попытка замглавы президентской администрации Сергея Кириенко создать новую Думу — по-настоящему многопартийную, с большим числом партий — сведена сегодня к нулю.

Я понимаю боязнь нынешней власти, но неужели парламента боялся и Горбачев? Ведь Съезд народных депутатов был ему подконтролен.

— Конечно, и Горбачев боялся. Если смотреть фундаментально, то передать власть парламенту — значит делегировать большой группе людей серьезный пакет полномочий. В России это сделать невозможно — во-первых, в стране могут возникнуть неуправляемость, хаос и бунт, во-вторых, парламент — это сложные процедуры согласования важных вопросов. Мы же помним, как в начале 90-х приходилось едва ли не каждого депутата уговаривать принять ту или иную инициативу. Коллективный разум — это не для российской власти.

Почему наши депутаты не могут договариваться? В России есть такой социальный феномен — феномен заниженной самооценки. С ним живет 90% людей, и когда эти люди собираются в кучу, возникает коллективная заниженная самооценка. Достаточно вспомнить выступления депутатов I съезда народных депутатов СССР и РСФСР, где, что называется, каждый суслик считал себя агрономом: депутат вставал со своими идеями, его пинали, а он все равно говорил, что он самый лучший.

И тут, кстати, уместно вспомнить фразу Бориса Грызлова о том, что парламент — не место для дискуссий. Дискуссия в парламенте никогда не приведет к стратегии управления страной — будет какая-то тактическая победа ряда депутатов в некоторых вопросах, но в целом многие останутся при своем мнении, продолжая запинывать друг друга.

Так что наша страна не созрела для парламентской формы правления, еще не появилась прослойка людей, которые ради результата готовы спокойно вести переговоры и идти на уступки.

То есть решение Бориса Ельцина в 1993 г. о введении президентской формы правления было своевременным? Мы же помним постоянные схватки между президентом и парламентом, которые вполне могли привести к гражданской войне. 

— Наверное, да — решение Ельцина было верным. В тот год окружение говорило ему, что если не взять власть в свои руки, все окончательно пойдет под откос. В итоге его уговорили убрать конструкцию с парламентом и уйти в сценарий одного лидера.

Как много пользы принесла президентская форма власти с 1994 г., когда основные полномочия были у Бориса Ельцина? Ряд политологов считает, что ему удалось стабилизировать обстановку, во всяком случае, политические противники уже не стреляли на улицах Москвы. В то же время экономические реформы не слишком продвинулись, а социальное положение граждан ухудшилось.

— Конечно, что-то он успел сделать. Понимаете, Ельцин — сам по себе революционер. Если бы в каждой точке России с 1991 года был свой Ельцин или у него была бы технология, которая позволяла управлять экономикой всей страны, то Ельцин многое мог бы сделать. Но его окружение состояло из людей консервативных, нереволюционного типа, людей во многом медлительных и трусливых.

Тем не менее, Ельцин как президент прежде всего преуспел в четком позиционировании России на мировой арене. Кроме того, во многом именно благодаря своим президентским полномочиям Ельцин стал раскрепощать и увеличивать функциональность регионов вплоть до их самостоятельности во многих вопросах.

Ельцин сумел протестировать Россию на федерализм и можно сказать, что именно федерализм — самая крутая история ельцинских полномочий. Потом, конечно, региональная система испугалась, не выдержала этого теста.

А почему не выдержала? Ведь был хороший пример федерализма в Татарстане.

— Система не брала на себя ответственность. Кто-то из региональных лидеров, конечно, воспринял федерализм как вещь нужную, сказал: «Окей!» и лихо поскакал, кто-то никак не воспринял и отсиделся в кустах, а кто-то в федерализме вообще не нуждался.

Путь к новому федерализму в России вообще возможен в обозримом будущем?

— Если мы будем сейчас говорить о срочной передаче полномочий вниз, то это тупиковая история — такого не будет в ближайшие 100 лет. Почему? Потому что на поверхность выходит фундаментальная проблема больших государств с точки зрения территориальности — в той же России есть травма, связанная с распадом СССР, поэтому на первый план сейчас выходит имперскость.

Главным для руководителей нашей страны является мощное, дерзкое и даже агрессивное желание увеличивать территорию России еще и еще — отсюда и Крым, и «Не отдадим Курилы!» и «Никакого Калининграда Германия не увидит!». Вспомните и недавнее заявление Путина о том, что некоторые республики СНГ и Украина, по сути, забрали часть территории России — ведь они, мол, входили в Россию с небольшими территориями, а уходили из СССР с приличными.

Поэтому какой тут может быть федерализм? Посмотрите на регионы — какая там может быть федерализация, если даже нет системной работы по особым экономическим зонам, которыми по сути руководит Москва.

А если придет другой президент, реформатор, формула «сильная президентская республика плюс федерализм» возможна?

— Если мы с вами лишь теоретизируем, то это очень интересная формула распределения власти, но от теории до практики это может растянуться едва ли не до 2000-летия Крещения Руси.

Почему?

— Потому что все будет так же, как в начале 90-х. Когда страна меняет фундаментальные основы правления, такой переход всегда будет очень плохим — с неразберихой и страхом. Чтобы в России создать конструкцию с главенством президентской формы власти и крепким федерализмом, нужно, как и в случае с парламентской формой правления, какое-то время потерпеть, но в России терпеть реформирование долго не могут.

Власть в Кремле постоянно боится, что из этих преобразований она не выберется, отсюда и желание оставить все как есть, а там посмотрим. Окружение говорит президенту: главное, мол, Владимир Владимирович, страну сохранить, и чтобы хуже не было, а станет лучше, так вообще отлично — вас как лидера еще в историю запишут.

«Обществу по-прежнему предлагаются лишь обещания»

Сергей Маркелов* полагает, что президентская форма правления будет укрепляться, но народ постепенно перестает считать ее сильной.

Не исключаю, что многие наши граждане сочтут важным достижением Владимира Путина окончание войны в Чечне. Вряд ли мира там можно было достичь с парламентом. Что еще полезного для страны сделал Путин и когда президентская форма правления начала давать сбой?

— Давайте взглянем, как устроено взаимодействие президента с обществом. Первая фаза их отношений такая же, как в личной жизни, — конфетно-букетный период: в начале и даже первой половине нулевых «прокатывало» все — президент мог говорить про плохое прошлое и обещать идеальное будущее, мочить «врагов» в сортирах, и всем все обоюдно нравилось.

Далее эмоциональная фаза отношений уходит и приходит рутинная жизнь, бытовуха, «семейная лодка разбивается о быт».

Ведь как работает наша власть? Она постоянно говорит обществу, что будет еще лучше — вот план развития страны на 20 лет, вот на 30, и это вроде бы успокаивает. Но время идет и ничего существенно в жизни людей не меняется, и у граждан возникают вопросы к президенту. Сейчас, кстати, в интернете одни из самых популярных роликов — нарезка выступлений Путина за 2001, 2004, 2006 гг. с различными обещаниями.

Есть ли достижения Путина, которые удались благодаря президентской форме правления? Разумеется. Страна стабилизировалась, ушли неприятные социальные моменты — спокойнее стало на улицах, что-то отладилось с продуктами на полках. Но фаза недорешенности обещаний остается, и власти приходится либо вновь завышать обязательства, либо перекладывать вину на кого-то другого. И тут появляется концепция внешнего врага.

Для империи концепция внешнего врага очень важна — мы не сделали это, потому что нам угрожали, и мы вынуждены тратить на оборону больше денег. Еще есть механизм поиска врагов внутри страны — мол, кое-кто у нас честно жить не хочет.

Но, несмотря на это, недовольство копится. Как жена через два года совместной жизни начинает на мужа смотреть по-другому, если он обещал купить шубу и не купил, так и гражданин смотрит на власть и ее обещания.

Почему с обещаниями все так плохо? Почему не удается удвоить ВВП, повысить зарплаты, создать миллионы рабочих мест?

— Как только человек приходит во власть, у него начинается борьба с самим собой, а значит, история с обещаниями постепенно начинает работать против него. Включаются и материальные проблемы — их нужно как-то затыкать, и тут на первый план выходит инструмент, который называется «пропаганда». И начинается история с первой, второй и четвертой кнопками, которые формируют новую картину мира: или отвлекают от проблем, или объясняют их так, как надо власти.

Если мы возьмем Путина 2001 и 2021 гг. и его работу с материальным и нематериальным, то есть с экономикой и пропагандой, то в 2001 г. 80% успеха было связано с экономикой, 20% — с пропагандой, а сейчас эти весы перевернулись.

То есть президентское правление Путина в 2021 г. держится уже только на пропаганде?

— Не на 100%, разумеется, но если брать тренд, то да.

Долго ли еще можно протянуть на телепропаганде?

— В России — долго. Единственный фактор, который может повлиять, — открытость, то есть когда в стране нет «железного занавеса». Его вроде бы пока нет, но какие-то сеточки уже в России есть — появились «иностранные агенты», убегают за границу ребята-расследователи, блокируются ресурсы и прочее. Да, пока мы не Китай и не Северная Корея, и люди спокойно могут эмигрировать за рубеж. Но фактор внешней открытости, конечно же, сокращает возможности пропаганды — все-таки число людей, которые строят картину мира не по кнопкам телевидения, растет.

Важным фактором, укрепляющим сейчас власть президента, могут служить и спецслужбы.

— Разумеется. Если ты как президент боишься некоего «разрушения страны», ты, во-первых, максимально будешь стремиться управлять всеми политическими процессами — выборами, назначением ключевых должностей, во-вторых, выпускать на арену службы, которые заполнят твои политические и экономические дефекты и недоделки. И к таковым однозначно относятся силовики.

Поэтому силовики и находятся сейчас на всех важных позициях. Разумеется, они не всем в стране управляют, но близко. Достаточно сказать, что некоторые губернаторы — люди из силовых ведомств. Хотя скажу честно, я не видел ни одного крутого силовика, который стал бы крутым политиком или губернатором.

Будет ли очередное усиление власти президента?

— Это будет не просто усиление, система включит все, что способно снять ее стресс, ее страхи. Если взять пример из физиологии, то чем старее человек, тем больше он живет в различных страхах, тем менее пластичен он в плане нервной системы. То же самое происходит с властью — она накапливает ошибки, свою «старость», условный атеросклероз сосудов головного мозга и верит больше иррациональному, чем здравому.

Поэтому усиление президентской власти пойдет в ближайшие годы во все стороны и единственным двигателем этого процесса будет страх — страх возможного разрушения, терроризма внутри страны и так далее.

Обнуление президентских сроков произошло, получается, тоже из-за страха перед неопределенным будущим?

— Конечно! Обнуление сроков — это попытка профилактики дальнейшего страха.

«Народу важно, чтобы власть не мешала им жить»

Сергей Маркелов* уверен: в народе будет сильна и популярна не столько президентская или парламентская власть сама по себе, а власть, идущая к человеку.

Вы в начале разговора рассказали, почему российский народ расположен к единоличной власти. А если будущий новый президент даст больше полномочий народу, он будет готов поддержать такую идею?

— Нет, наш народ ничего не будет поддерживать, потому что он иррационально любит любую власть и будет поддерживать то, что ему скажут сверху. Если речь пойдет о парламентской республике, он, конечно, будет сопротивляться, но проведут «прочистку» первыми телекнопками — и он примет эту идею.

А вообще есть страны, где именно президентская форма правления доказала свою эффективность и вызывает доверие общества?

— Если это не авторитаризм, не диктатура в чистом виде, то нет. Отношение к власти связано с реальной жизнью людей. Если власть постоянно вмешивается в личную жизнь (в хорошем смысле, то есть ориентирована на семью, детей, образование, культуру, дает льготы, минимальный базовый доход), если в стране есть работающий депутатский корпус, интересные министры — как допустим, в Финляндии, где немало женщин-министров — вот где кайф! Отлично, когда люди говорят, что власть не мешает жить, да еще и делает жизнь лучше.

Балансировка институтов власти — президента, парламента — все это игры внутри меритократии, а для населения нужно некое присутствие власти в их жизни, как это есть в так называемых «счастливых» странах — Финляндии, Дании, Австралии. Это не означает, что власть должна быть некритикуема — граждане Финляндии и Дании ее критикуют, но за то, что она где-то недоработала. Вопрос не в президентской или парламентской форме правления — вопрос в том, насколько функционально эти институты умеют работать для людей.

Отсюда людям не так и важно, президент ими руководит, парламентское большинство или парламентская коалиция? Я имею в виду уважение прав человека,  социальные гарантии, беспристрастный суд и возможность коммуникации с ветвями власти

— Согласен. Наша власть думает, что она должна быть сакральной, сидеть за большим забором, быть таинственной, а нормальная власть — это просто часть общества, которая всегда разговаривает с ним. У меня есть два знакомых парня — они родом из Санкт-Петербурга, переехали в Финляндию, а сейчас депутаты финского парламента. Я регулярно с ними общаюсь и вижу, как они взаимодействуют с людьми. В отличие от наших. В России тысяча точек, где можно пожаловаться на власть, а люди ждут как манны небесной, чтобы их обращение было прочитано на «прямой линии» Путина. Это плохой диагноз системе власти.

И последний вопрос. Несмотря на наличие у президента самых широких полномочий и возможностей, сильна ли такая власть в данный момент?

— В данный момент она сильна только мифологически. Да, пропаганда прокачивает тренд сильной власти, отсюда все эти «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России» и тому подобные мемы. Люди начинают думать, что да, власть действительно сильная, президент сильный, ведь нам это говорят, значит, это правда. Но есть ли такая правда? Не знаю. Я бы в данном случае слово «правда» вообще запретил.

Беседовал Сергей Кочнев / специально для DK.RU

***

Читайте другие интервью с федеральными спикерами на DK.RU:

Борис Фрумкин: Картофель и морковь по росту цен обогнали гречку и сахар. Что происходит в российском АПК?

Сергей Алексашенко*: «Не будет в сентябре никаких выборов. Будет голосование» (первая часть интервью)

«Я построю бизнес, но где гарантия, что его не отберут? В этом проблема, а не в ставке ЦБ» (вторая часть интервью Сергея Алексашенко*)

Алексей Малашенко: «США повторили все ошибки СССР в Афганистане. Вьетнам их ничему не научил»

Владимир Сухой: «Нельзя дальше жить под санкциями — Россия все больше превращается в банановую республику»

Игорь Липсиц*: «Не в политике нашей власти договариваться с людьми. Для них такой подход безумно труден»

Евгений Надоршин: «Стране в режиме ручного управления не нужны юристы и инженеры»

* - выполняет функции иностранного агента