«Представьте, вы бежали, выбивались из сил, выиграли, а на выходе из гонки вас поджидают рейдеры. Сохранится ли у других инновационных «бегунов» желание вести гонку в высокорисковом бизнесе?»
На днях стало известно, что история с уголовным делом о распространении наркотиков в пиццериях сети «Додо Пицца», прекращенная два месяца назад, возобновилась. «Мы вынуждены ходить на допросы и доказывать, что Додо Пицца — это сеть пиццерий, а не наркокартель», — подчеркнул основатель сети Федор Овчинников и добавил: против его компании организована серьезная провокация.
Александр Давыдов, председатель совета директоров компании NAUMEN, в колонке на DK.RU обосновывает свою позицию: подобными действиями государство обрекает само себя на миллиардные потери.
— Ситуация с Федором Овчинниковым и «Додо Пиццей» мне показалась хорошим поводом для давно назревшего разговора, — какой убыток стране приносят заказные действия органов охраны правопорядка.
За много лет мы привыкли видеть, когда с помощью силового ресурса совершается рейдерский захват сырьевого бизнеса. Отношение к таким процессам общества никакое — захватывают, и пусть захватывают. Потому что в общем мнении сырьевой бизнес только по недоразумению находится в частном владении, до той поры, пока его не национализируют. Недра должны принадлежать народу. И кому стал принадлежать сырьевой бизнес после рейдерства — для общества неинтересно.
Иное дело, когда бизнес был создан с нуля, «из воздуха», как «Додо Пицца». И наезд с помощью силовиков на такой бизнес для общества и страны имеет кардинально иное значение. Это уже не «грабеж награбленного». Это разрушение будущего страны, имеющее большую цену, и за которое кто-то должен ответить.
Что сделал Федор Овчинников, почему «Додо Пицца» так взлетела? Федор Овчинников придал новую форму производственной структуре, он получил выигрыш из организации процессов, переведя их в цифровую форму, получил выигрыш из внедрения инновационных ИТ-технологий. У него любой процесс автоматизирован, даже сам процесс сборки пиццы делается по видеоинструкции на экране планшета перед сборщиком.
Федор совершил тот самый процесс цифровой трансформации производства, про который у нас сейчас говорят и президент, и чиновники. Это позволило поднять качество пиццы даже при обычной массовой текучке кадров в пиццериях и масштабировать бизнес, который быстро растет. У «Додо Пиццы» уже много сотен франчайзи-пиццерий. То есть Федор показал один из успешных примеров цифровизации экономики.
И что делают правоохранительные структуры, выдвигая обвинения, выглядящие абсурдными, какой посыл обществу они шлют? Почему посыл разрушителен для государства? Попробую пояснить.
Люди, обладающие квалификацией и мотивацией-активностью, — это главный и даже единственный ресурс, который определяет цифровую трансформацию экономики, что хорошо известно любой ИТ-компании.
Что происходит при наезде на успешный бизнес, выигравший от цифровой трансформации? Исчезает мотивация и активность остальных участников. Цифровая трансформация страны не просто замедляется. Замедление равнозначно проигрышу мировой конкуренции. Если бы Яндекс замедлился в нулевые годы, то не смог бы получить лидирующую долю российского рынка, и его бы съел Гугл, не стало бы Яндекса. Замедление «Додо Пиццы» может лишить Россию потенциального мирового лидера.
Попробуем сосчитать цену неуклюжих действий для всей страны. Для этого посмотрим на цену нематериальных активов. В цифровой экономике именно они — самые дорогие. Пример частных нематериальных активов — бренды компаний. Например, бренд Google в 2016 г. оценивался в $223 млрд. Если кто-то клеветал на Google, то корпорация подавала в суд и восстанавливала ущерб, нанесенный ее нематериальному, но очень дорогому имуществу. И клеветника пускали «по миру». Бренд Google — частный нематериальный актив.
Но в стране есть и «ничейные» нематериальные активы, которые никто не учитывает. Например, гимн России — тоже нематериальный актив. В цену гимна России, который унаследовал мелодию СССР, вошли все достижения СССР. Это и первый полет Гагарина, и измолоченные сотни немецких дивизий, и ядерный щит с атомными лодками и ракетами, и победный советский спорт. Когда Высоцкий пел «зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей», то имел в виду именно ценность нематериального актива бренда СССР. Такой нематериальный актив сейчас и за триллионы долларов не создашь.
Этот пример нужен, чтобы понять, что есть неучтенные нематериальные активы огромной цены, за порчу которых нет ответственных. Ельцин заменил гимн страны, и страна потеряла триллионы долларов, но никто не считал цену убытка.
Почему я говорю о цене «ничейных» нематериальных активов в связи с Федором Овчинниковым? Какой нематериальный актив пострадал от действий с «Додо Пиццей»?
Для этого ответим на вопрос — за что борется любая компания, продвигая свой частный бренд? Компания борется за привлекательность бренда для покупателя. Цена бренда — это цена желания купить, выбрать эту компанию, заложенного во все головы. Для бренда компании — это желание потенциальных покупателей выбрать товар или услугу именно этой компании. Например, для Гугла — желание потребителя выбрать для поиска в интернете услугу Гугла, а не Яндекса.
Что нужно сделать, чтобы в России развивалась цифровая экономика? Нужно создать желание участия, сделать привлекательным участие в развитии. Так как инновационное развитие базируется на множестве стартапов, на венчурных инвестициях, то нужна привлекательность участия в стартапах, в инвестиционной деятельности в высокорисковых инновационных проектах.
Теперь вспомним, что привлекательность инновационных проектов заключается в выигрыше бизнес-гонки, когда на выходе получают долю в крупной прибыльной компании.
Теперь представьте, что вы бежали, выбивались из сил, выиграли, а на выходе из гонки вас поджидают рейдеры, нанявшие государственные органы охраны правопорядка. Сохранится ли у других инновационных «бегунов» желание вести гонку в высокорисковом и изматывающем бизнесе? Очевидно, что желание исчезнет, мотивация инновационного бизнеса разрушится. Желание участвовать разрушается, и цифровизации экономики не случится.
Какой убыток стране? Государство вкладывает огромные деньги в создание инновационного механизма страны. Деньги вкладываются не в оборудование, а в людей. Деньги создают нематериальные активы, «тонкую материю» в головах и мотивацию, которая у победителей гонки превращается в прибыльный бизнес.
Важнейшей частью механизма является желание участвовать в этой гонке. Это желание, в принципе, и определяет цену бренда «Инновационное развитие России (ИРР)». Разрушение желания участвовать — равнозначно разрушению бренда ИРР.
Для создания такого механизма государство и инвесторы уже вложили огромные средства — тысячи миллиардов рублей. Все выданные гранты, покупки долей и акций инновационных компаний, все государственные фонды развития, региональные венчурные фонды — это все на выходе имеет стоимость нематериального актива — бренда «Инновационное развитие России». Государство большими деньгами старается запустить механизм инновационного развития.
Что сейчас происходит в ситуации с Федором Овчинниковым? Инициаторы этого дела, разрушая желание участвовать в инновационном развитии (и в цифровизации экономики в том числе), тем самым лишают смысла, обнуляют уже произведенные государственные затраты на сотни миллиардов рублей.
Видимая абсурдность обвинений выводит действия из правового поля, они выглядят обычным рейдерством. Но рейдерство в инновационном, нематериальном бизнесе — на два порядка разрушительней, чем в бизнесе, где главные активы — материальные. Система бизнеса на нематериальных активах довольно хрупка и требует бережного обращения со стороны государства.
Действия с таким бизнесом по типу действий с «Додо Пиццей» моментально разрушают привлекательность участия в таком бизнесе, и следовательно — в инновационном развитии России. Зачем участвовать, если на выходе тебя уже поджидают силовые представители от государства?
В конце задам глупые риторические вопросы. Посчитает ли Счетная палата убыток от действий прокуратуры? На каких чиновников, на какие ведомства ляжет этот убыток, и какое ведомство возложит его на них?
Пикантности ситуации придает то, что именно прокуратура должна следить за нанесением ущерба государству. Тогда кто следит за нанесением материального ущерба государству самой прокуратурой?
В более общем виде вопрос можно поставить так — не пора ли распределить среди ведомств ответственность за ничейные, но жутко дорогие нематериальные активы страны. И не пора ли ежегодно котировать их цены. И при убытках — выяснять, какие ведомства и какой нанесли ущерб? Тогда, возможно, окажется, что ведомства охраны правопорядка окажутся в лидерах по материальному ущербу государству при порче нематериальных активов.