Евгений Гришковец и Сергей Мишкин: Как мы съели свое унижение

Новая пьеса для бизнесменов и клерков (спектакль на котором не было публики)

Эта пьеса про то, что всегда хочется жить как моряки и летчики, которые никогда не врут. (Прежде всего себе.) Как моряки, которые не идут на компромиссы с совестью. «И если можно прожить так, то так и нужно жить», – Евгений Гришковец и Сергей Мишкин раскаялись на страницах журнала за то, что им пришлось совершить в жизни, прежде чем прийти к такому просветлению

Действующие лица 

Сергей Мишкин: 31 год, владелец сети тюнинг-ателье «АвтоАудиоЦентр-Екатеринбург». В 14 лет поступил в Училище олимпийского резерва, чемпион Свердловской области по биатлону. По образованию инженер-механик, начинал работать слесарем в частном автосервисе, водителем. Предпринимательскую деятельность начал в 1996 году с торговли яблоками, персиками и другими фруктами, затем – продажа автоаксессуаров.

Евгений Гришковец: в 39 лет – известный актер, драматург, режиссер и писатель. Учился в Кемеровском университете на филологическом факультете. С третьего курса призвали в армию, три года в морфлоте. Позже написал всемирно известную пьесу «Как я съел собаку», где рассказывает о своей службе. Удостоен премии «Антибукер», «Триумф», «Золотая маска» в различных номинациях – как драматург, актер и режиссер.

Мизансцена

Раннее утро. Небольшое кафе гостиницы «Эрмитаж». Маленький столик, покрытый белоснежной скатертью. На столе зубочистки и бумажные салфетки, чайник с африканским травянистым чаем. Евгений, приехавший на гастроли в провинциальный город, изможденный утренним прямым эфиром, слегка помятый и жутко невыспавшийся. Напротив него – друг Сергей, бодрый и энергичный. Они как чеховские герои: две противоположности друг друга.

Акт I

Про то, как родители и обстоятельства воруют детство и как это сказывается на будущем

(Смотрят друг на друга. Долго молчат и разговаривают взглядом.)

Гришковец: Сережа, скажи, пожалуйста, насколько ты ощущаешь домашнее воспитание, что оно для тебя значит? Давно этот вопрос чертовски любопытен.

Мишкин: Я благодарен родителям за свое воспитание. Они привили мне умение работать.

Гришковец: Что значит работать?

Мишкин: Мое детство проходило в деревне. Я был самый старший в семье. Практически стал взрослым в 6-7 лет, когда появился мой брат Вовка. Его все любили. Я всегда был взрослым, а Вовка маленьким. Я перешел в разряд «Ты все можешь, ты все должен делать». Дрова нарубить, ягоды собирать, сено накосить, воды натаскать – все я. Всегда приходилось что-то делать, всегда быть на передовой. На всю жизнь две вещи наделался: насобирался ягод и накосился сена.

Гришковец: Тебе жизнь в деревне не нравилась?

Мишкин: Понимаешь, у всех нормальных детей были каникулы летом. А у меня каникул не было! Они были только в конце августа: в мае ведь посадка картофеля, потом прополка, окучивание, собирание колорадских жуков… и все это бесконечно длилось. Бес-ко-неч-но! На фига садят 20 соток картошки? Ну не съедят же, ну для кого? Для скотины, представляешь?

Гришковец: Моя бабушка как засадит 30 соток картошки, причем – тайком. Мы говорим, мол, не больше пяти. А она – 30. Потом мы с отцом, который был уже профессором и небезызвестным человеком в городе, все это дело выкапываем, сушим под навесом. К январю становится ясно, что мы и пятой части этой картошки не съедим. Куда эти мешки девать? Выбрасывать жалко. И тогда мы с папой бабушку увозили на рынок. А бабушка выручит какие-то копейки за эту картошку и радуется. Ну сколько в Сибири может стоить картошка? Ничего! Это не Украина-матушка. Сколько высококвалифицированного труда профессора и небезызвестного режиссера ушло на то, чтобы эту картошку выкопать! А потом продать ее за эти гроши. Это ужас! (Мишкин кивает в такт.)

Мишкин: Или собирать землянику, например... Когда родители везут тебя в лес, ты не можешь сказать: нет, я не поеду. Надо ехать. Когда приезжали, не было нормы – вот маленькая баночка, а насобирать нужно огромное ведро. А земляника, она ведь маленькая.

Гришковец: Ты чувствовал несправедливость, что тебя как старшего направляли на работы?

Мишкин: Так всегда было. На самом деле я за это благодарен родителям. Меня научили: нет такого слова «не хочу», есть слово «надо». Жестоко, но полезно.

Гришковец: А чего тебе не хватило от родителей? В чем был недостаток?

Мишкин: Не хватило времени и… ощущения, что я ребенок…

Гришковец: То есть не хватило такого вот нежного детства?

(Пауза.)

Мишкин: Да... Ощущение опеки родителей я очень рано потерял. В 13 лет уехал сюда (в Свердловск) в так называемую школу-интернат спортивного профиля. И домой не вернулся... Сейчас я понимаю, насколько родителям было нелегко меня отпустить. Тогда, правда, сказали: если ты хочешь, мы не против.

Гришковец: А ты хотел?

Мишкин: Я очень сильно хотел.

Гришковец: Чтобы землянику не собирать?

Мишкин: И это тоже…

Акт II

Про бизнесменов средней руки, которые идут на компромиссы, теряют лица и превращаются в безликую массу

Гришковец: Знаешь, в последнее время мне совершенно стал неинтересен как персонаж бизнесмен средней руки. Представитель мелкого и среднего бизнеса. То есть человек, которому без разницы, на чем зарабатывать деньги. Вчера у него было три киоска или место на оптовом рынке, потом появилась пара магазинов, потом несколько заправок, а потом кусок трубы и место в Госдуме. Вот эти люди мне совершенно неинтересны. Они пошли на компромиссы, но самое интересное – сразу было ясно: у них никакой созидательной задачи, творческой жизненной идеи нет!

Ясно, что бизнес занимается тем, что зарабатывает деньги. Это самое главное. Но для этих людей вообще не важно, чем зарабатывать деньги: сегодня одним, завтра другим. Можно тремя делами вместе, главное, чтобы больше денег. Я не говорю про выдающихся людей и людей, которые занимаются очень необычным, казалось бы, совершенно провальным бизнесом. А вот эти идут на компромиссы, они пошли на такое количество компромиссов, что теряют лица и превращаются в безликую массу тех самых людей: без стиля, без некого индивидуального поведения. У них одинаковое поведение… Ты профессионал, ты идешь на компромиссы?

Мишкин: Понимаешь, работая в сфере услуг, часто нереально навязать свое видение, свой вкус для всех покупателей, потребителей, заказчиков. Это присутствует в моей работе… Например, заказывают два товарища два одинаковых автомобиля. Начинаешь им объяснять: зачем делать два одинаковых автомобиля, лучше сделать индивидуальный автомобиль, отличающийся от автомобиля вашего товарища, деньги одни и те же… А люди говорят – сделайте нам вот так. Куда деваться? Не скажешь же – мы так делать не будем. Это достаточно высокобюджетная работа. И таких работ очень много. При этом я четко понимаю, что это плохо и некрасиво будет смотреться. Мы тратим массу времени на то, чтобы переубедить клиента сделать по-другому. Иногда это получается. Иногда – некуда деваться. Сталкиваешься с сопротивлением, которое преодолеть в данный момент невозможно. Нужно время, чтобы человек это понял.

Гришковец: Профессионал в какой-то сфере знает намного больше, чем клиент, который ему заказывает. Я совершенно убежден, что высокая задача профессионала в любой сфере – подтягивать клиентов до своего уровня. Объяснять сколько угодно долго, что то, что он предлагает клиенту, это хорошо. А то, что хочет клиент, это нехорошо. Иначе мы получим безобразно одетых людей, женщин с нелепыми прическами… (Ненадолго замолкает. Берет кружку, подумав, ставит на место, так и не отпив чай.)

Сейчас в России тот, кто платит деньги, не встречает никакого профессионального сопротивления. Ему стараются угодить. И нас этому со школы учили. Дети, когда пишут сочинение, они же не стараются выразить свои мысли. Они стараются угадать, что понравится учительнице, чтобы получить хорошую оценку. И только очень небольшое количество профессионалов решаются идти не так, а создавать некое сопротивление. А это всегда длительный и сложный процесс, труднее, чем просто угодить. И только тогда они добиваются неких выдающихся результатов. А те, о которых я говорил до этого, – это как раз и есть тот самый мелкий и средний бизнес. Эти люди неинтересны. Хотя они, разумеется, выполняют очень важную работу для того, чтобы мир функционировал.

(Повисла пауза.)

Я ведь тоже в определенной степени работаю в сфере услуг. Когда меня не было, фактически не было такого жанра, не было, если условно назвать спектакль услугой, такой услуги. Соответственно, не было желания это посмотреть, потому об этом никто не имел представления. Появился я, появился жанр, появился зритель, то есть появилась система потребления и желание это потреблять. При этом я делаю только то, что хочу. Только. В той сфере, в которой ты работаешь, так же происходит: нет услуги – нет спроса. Например, ты делаешь предложение. Насколько быстро вокруг этого возникает спрос?

Мишкин: Это так же, как у тебя. Ты сам под себя воспитал публику. Ты ее создал, ты ее приучил, ты ее подсадил. У тебя ведь даже есть стратегический план: ты приехал в какой-то город, потом ты обязательно должен вернуться в него через полгода. Чтобы народ потребил, переварил, и засосало их по-настоящему. В моем бизнесе точно так же. Порой мы делаем такие вещи, о которых люди даже не подозревают. Меня интуиция никогда не подводила. То, о чем я говорил три-четыре года назад, обязательно сбывается. Порой мы идем ва-банк, сами не зная, что делаем. Сами в какой-то момент не понимаем, куда это нас приведет, но внутреннее ощущение никогда не подводило.

Акт III

Про то, что жить нужно без унижений, стремиться делать то, что хочется, и получать от этого удовольствие

Гришковец: Знаешь, почему я не люблю играть в малых залах сейчас? Или никогда не играю корпоративные спектакли для небольшого количества людей, хотя в этом случае мне гораздо больше платят? А потому что в этот момент я буду играть для 50-80 человек. Для того чтобы сыграть спектакль, надо потратить день жизни, а то и пару, чтобы приехать и его сыграть. Мне жалко тратить день жизни на то, чтобы сыграть для 50 человек. Я понял, что больше никогда вот этим не занимаюсь, то есть не играю, не занимаюсь профессией, неким театральным делом в тех условиях, которые считаю нехорошими. Хотя я позволил себе такой способ существования не так давно.

Мишкин: Но ведь есть такое слово – нужда…

Гришковец: Конечно. В 93-м году я играл концерт-пантомиму в составе такой агитбригады: балетная пара из Новосибирского Театра оперы и балета, фокусник, актер оригинального жанра, пантомима и я. Мы ездили и за день делали пять концертов: бакалея, потом разрез «Черниговский», потом еще где-нибудь, потом птицефабрика и вечером в каком-то ДК перед киносеансом... За это я получал 25 рублей за концерт. Представляешь?

Мишкин: Немалые деньги…

Гришковец: Поработал вот так недельку, сыграл 50 спектаклей – и поехал в Гагры... Я играл для пяти пьяных грузчиков. Было неважно, сколько человек в зале. Он вообще мог быть пустой. Главное, чтобы мы выступали. Такой концерт стоил 200 рублей. Мне стало стыдно за профессию.

Мишкин: Самое-то главное, в чем счастье в этой жизни? То, что мы сами решаем, что нам делать, а что делать не следует. Не так много людей к этому приходят. Но к этому нужно идти, стремиться. Делать то, что хочется, что нравится. Самое главное – получать от этого огромное удовольствие. Есть ведь масса людей, которые работают, но удовольствия не получают никакого.

Гришковец: Они получают удовольствие от денег, нахождения решений, куда их затолкать.

Мишкин: А еще лучше, когда параллельно получаешь удовольствие и от жизни, и от окружения.

Гришковец: Еще я уверен, что в любой профессии, работе должно быть что-то созидательное. Не продажа воздуха. Хотя он приносит доходы. Не быть неким посредником, купил-перепродал, а быть созидательным человеком. Результат твоего труда, в этом нет никаких сомнений, необходим конкретным людям.

Мишкин: Ну у тебя же были такие моменты, когда приходилось за деньги…

Гришковец: Мы за деньги делали вид, что мы что-то делаем. Никаким концертом это еще не было, это были отголоски Советского Союза. Это была профанация. Я когда вспоминаю об этом, мне всегда стыдно за то, что я тратил на это время жизни.

Мишкин: Как через это пройти? От этого ведь никуда не деться.

Гришковец: Лучше без этого. Я уверен, что если есть возможность прожить жизнь без унижения, то лучше это сделать. Я вот служил на флоте. Если бы была возможность, ну такая достойная, я бы не служил. Теперь об этом не жалею. Но если б была возможность прожить без этого, прожил бы. Если была бы возможность не выступать в бакалее, знал бы, как долго меня это не отпустит, не выступал бы.

Мишкин: Ты же тогда не понимал, что ты можешь это не делать. Это по прошествии лет сделанные ранее поступки кажутся отрицательными. Мы можем анализировать и понимать, что выступление в бакалее не нормально с точки зрения искусства, морали, не нужно, непонятно, бесполезная трата времени. Но мы же не можем на будущее говорить, каким будет поступок, который мы совершим: хорошим или плохим.

Гришковец: Я уверен и ты уверен, что это не так. Мы бы сейчас с тобой не разговаривали, если бы жили методом проб и ошибок.

Мишкин: Через это все равно надо пройти. Ну невозможно сразу избавиться от этого!

Гришковец: Серега, понимаешь, какая штука… Да, в результате того, что я прошел службу, я создал свой самый известный спектакль «Как я съел собаку», получил все эти премии, стал тем, кем являюсь, и занимаюсь тем, чем занимаюсь. Но если бы у меня была возможность не служить в этой армии, а быть счастливым человеком… пусть бы я ничего не написал никогда! Если бы меня юности тогда не лишили! Ну научили тебя делать все чистенько… но лучше бы тебе лет до 12 дали возможность быть ребенком! Или вот украли у меня велосипед в детстве… Обманули и украли. Мой папа в воспитательных целях не стал мне покупать новый. И у меня не было велосипеда, понимаешь? Я могу себе сейчас любой велосипед купить, какой только может быть. Десять! Или сто велосипедов! Вот прямо сейчас встать и пойти купить. Но в детстве-то у меня велосипеда не было!!! И этого не вернуть... И в 18 лет меня лишили юности. Потом приобрелся некий опыт. Но юности у меня уже больше не будет! И это важнее всего! Мы можем много говорить о профессиональной этике, о достижениях, но жизнь всегда важнее.

(Занавес)