Возглавил «Успенский» в 1997 году. В 1999-м обменял свой кадиллак на часть акций у бывшего партнера и стал единственным владельцем. С начала девяностых поднял несколько проектов, среди которых сов
Возглавил «Успенский» в 1997 году. В 1999-м обменял свой кадиллак на часть акций у бывшего партнера и стал единственным владельцем. С начала девяностых поднял несколько проектов, среди которых совместные российско-китайское и российско-шведское предприятия, владел пивзаводом, водочным заводом в Челябинске, был совладельцем крупного лесокомбината и строительной организации. В 1967 году начинал горным мастером на шахте, и тогда с авторитетами у Базерова было все в порядке. Сегодня, в его нынешнем статусе и возрасте, равняться уже не на кого. А вот на кого будут равняться его дети? На этот вопрос сам Базеров не знает ответа.
Я живу без авторитетов. На кого равняться? В бога я не верю. На власть? С ее действиями я чаще не согласен. На бизнесменов? С определенного уровня все меньше людей, которые могут меня чему-то научить. Раньше у нас были Зоя Космодемьянская, Александр Матросов, Павлик Морозов. Теперь те же люди нам говорят, что Морозов – предатель, Космодемьянская – поджигала дома и ее сами жители немцам сдали, а Матросов – дурак. Ткачих не стало, Стаханова не стало. Старые идеалы разрушены, а новые кто? Абрамович?
В детстве авторитетом для меня был мой дед, в доме которого я жил до шести лет. Я его безумно уважал и считал человеком во всех отношениях самым лучшим. Он был кузнецом. Идем с ним по деревне – все ему кланяются, подходят, здороваются. Помню, как в его доме, прежде чем сесть за стол, все становились на колени перед иконой, дед крестился, садился за стол, потом и мы. И я видел, что вот сидит дед, а над ним висит икона, и святой угол, где всегда светло, горит лампадка, куда подходят с радостью и горем, – дополняли этот образ. Раньше в каждой семье были иконы, и это было хорошо. Все знали, что нельзя перед богом душой кривить, нельзя плохо поступать, – так формировалось особое мышление. Конечно, и тогда и пили, и дрались, но люди были более нравственными, а врать нас научили позднее.
При социализме сплошная ложь стала общепринятыми правилами игры. Я помню все это – пройдет день, и думаешь: «Я сегодня целый день вру. Вру с утра и ничего не могу поделать». Ко мне люди придут: «Нужна квартира». – «Будет квартира». Из Москвы позвонят: «Надо пустить объект в срок». – «Какой вопрос! Все сделаем». Хотя знаю, что это невозможно: еще оборудование не пришло и неизвестно, когда придет. Все говорили одно, а думали другое, и никто не чувствовал себя неуютно – всех это устраивало. А те, кто пытались жить иначе, оказывались вне общества или вне жизни.
Хотя и у меня терпения не всегда хватало. Как-то нас с руководителями заводов отправили в Ригу на повышение квалификации. На учебе разбили на бригады и дали задание – заполнить анкеты по одному, а затем коллективно. Моя бригада за коллективное заполнение баллов получила меньше, чем по суммарному результату индивидуальных ответов. Преподаватель говорит: «У вас плохой бригадир». А я как бригадир просто не дал никому врать при коллективном заполнении. Был там вопрос про то, есть ли у вас цель в жизни. Я сказал: «Пишем, что цели нет». Один возмутился: «Что ты красуешься?» – «Хорошо, какая у тебя цель?» – «Чтобы завод хорошо работал, чтобы в семье все было нормально». И еще долго рассказывал, какая у него цель в жизни. Я ему говорю: «Дорогой, ты хоть знаешь, что такое цель жизни? Цель – это куда целишься. Двух целей не бывает. Цель нужно достигнуть и ощутить это: прыгнуть на два метра, плюнуть на десять». Тогда я не дал соврать, но это скорее исключение для того времени. Это сейчас я могу позволить себе удовольствие быть честным и порядочным. Как мог себе позволить это мой дед. Его уважали за это, и я гордился им. А для нынешних детей и родители не авторитеты.
У меня младшему сыну шесть лет, так его послушать – он умнее меня в пять раз. Для девятилетнего сына, который увлекается техникой так, что даже его первым словом было «кран», я авторитет: у меня много техники, я все знаю и умею. А младший вообще не признает никаких авторитетов, и его невозможно заставить что-то сделать – тут же взметнется. Мой старший сын тоже не согласен с моими взглядами – он более острожный: «Зачем ты дверь нехорошо запер? Почему сюда вкладываешь деньги – обманут». Я для него не образец для подражания. Зато для дочки я – все. Она всегда слушалась только меня, хотя живет уже девять лет в Италии со своей семьей. Сама тоже занимается бизнесом и советуется, как ей и что сделать. Я уже говорю иногда: «Слушай, ты сама все лучше меня знаешь». А она все равно через два часа перезвонит и снова с тем же вопросом – так привыкла, приросла. Но у меня нет такого, что, если дочка со мной по душам не поговорит, я обижусь. На каком-то этапе мне нравилось, что она хочет быть похожей на меня, а сейчас устаю. Хотя мои дети относятся ко мне по-разному, я люблю всех четверых.
Не ищу поклонников, наоборот, стараюсь отбиться. Я устал от общения. Мне бы одному побыть, на природе, уехать в лес. Я слишком обласкан вниманием со стороны. Во мне нуждаются, и это обременительно. Хочу одиночества, спокойствия, но пока не получается. Я хочу уйти из того же «Успенского», уже принял исполнительного директора, все ему поручил, а люди все равно идут ко мне, отцу-учредителю, по привычке с вопросами, которые можно решить без меня. Меня утомляет общение. Не потому, что есть много проблем и сложных вопросов, а наоборот, потому что приходится заниматься тем, чем явно можно не заниматься. Было время, когда во всем требовалось мое непосредственное участие и я буквально ночевал в «Успенском». А сейчас это – отлаженный механизм. Он катится, и его сложнее остановить, чем работать дальше, но я понимаю, что есть люди, которым всегда нужен авторитет под рукой, так как они сами затрудняются принять решение и хотят действовать по образцам. Есть и другие – те, кто по-своему хотят сделать. И не сказать, что одни делают правильно, а другие – нет.
Я ушел из дома в четырнадцать лет, и мне самому в юности не хватало рядом людей, у которых можно совета спросить. Окончил техникум – куда идти? Пришел с армии – что дальше? Видимо, удачливый, что, решая все сам, не наворотил ошибок. Но тогда были национальные авторитеты, и я ориентировался на них – никогда не был диссидентом. Я вообще не люблю диссидентов – это люди несостоявшиеся, и в них больше протестного, чем созидательного. Тот, кто умеет созидать, через созидание и самовыражается. Кому это не дано, начинает протестовать, а их еще превозносят, как того же Солженицына. Нельзя выделяться из большинства, если только ты не гений и не ведешь за собой людей.
Считаю себя созидателем: у меня здесь не получается, я в другое место пойду, там что-то создам. Нет смысла биться. У меня принцип всегда был такой, почему мне и удалось безболезненно пройти период девяностых, когда стреляли, убивали. Всегда, когда возникали конфликты, я все оставлял и занимался другим делом. Никогда не участвовал в разборках. «Надо тебе? Возьми и мучайся, а я сделаю что-то другое, и ты будешь мне еще завидовать». Это сформировано во мне жизнью – не было конкретного человека, который был бы мне в этом примером.
Авторитет нужен не для того, чтобы принимать конкретные решения, а чтобы выбирать методы и принципы. Теперь сделать это стало еще сложнее, ведь нет примера честного успеха. Самые богатые люди страны – самые большие воры? Это ни у кого не вызывает сомнения – миллиарды невозможно заработать сразу. Раз так, на чем воспитывать новое поколение бизнесменов? За рубежом – не так. У них идеал – материальное благополучие, которое достигается трудом, упорством, талантом. Ты должен стать уважаемым, обеспеченным человеком с хорошим домом, машиной, возможностью путешествовать. Дети богатющих родителей начинают не с должности директора, а с официанта. К безработным за границей относятся как к людям второго сорта – с ними не здороваются: «Так как ты не работаешь и живешь на мои налоги». Нам тоже нужны идеалы. Мы содержим тьму политиков и институтов – пусть там и думают, на чем можно воспитывать людей. Я профессионал в другом деле и в идеалах не разбираюсь – черт знает, где их искать.
Возможно, те, кого не пересажают и не вынесут из офиса вперед ногами, будут писать мемуары, когда им станет нечего делать. Богатство ведь по-разному создается. Один взял кредит у государства, у государства же выкупил народное достояние и потом ничего не отдал, потому что деньги стали дешевыми. А другой всю жизнь работал, создавал предприятия и рос вместе с ними, и таких – немало. Но я мемуары писать точно не буду. В моей жизни был период, про который не стоит говорить. А никому больше про честный успех писать неинтересно.
Государство отходит от формирования авторитетов, значит, их будет формировать улица. А кто на улице авторитет? Кто в лоб сильнее даст. Надеюсь, государство когда-нибудь спохватится, потому что семья не оказывает такого влияния на детей, как хотелось бы. С родителями детеныш видится не очень много. Целый день ребенок впитывает в себя ценности общества, значит, именно с обществом и нужно больше работать. Мой сын учится во втором классе, и недавно я узнал о том, что они с одноклассниками спорили, чей папа круче. Это ужас какой-то. Я еще думал, что это он меня вдруг стал спрашивать: «Папа, а сколько ты зарабатываешь? А сколько у тебя денег?» Вот так формируется мировоззрение. Дети – не клоны и не должны быть копией своих родителей. Дети – абсолютно новые существа, но авторитеты ни в коем случае не ограничивают индивидуальность, лишь задают ориентиры.
Я сам уже для кого-то авторитет, хотя далек от идеала даже в собственных глазах. С утра встал, а зарядку не сделал. На работу езжу на машине, а нужно ходить пешком. Бассейн есть, а каждый день не плаваю. Но есть люди, которые верят мне. Быть авторитетом – и не привилегия, и не обуза. Люди разные приходят. Одни просто паникуют: «Ой, все пропало, завтра застрелюсь». Другие приходят за советом и не обременяют. Но я ничьи беды не принимаю близко к сердцу – выработал устойчивость даже к собственным, не говоря о чужих. Хотя за страну мне обидно и больно – сколько деревень разорено и полей брошено. Я никак не могу повлиять – я не борец. Каждый должен заниматься своим делом, и те бизнесмены, кто идут в политику, идут туда не государство спасать – они просто нуждаются в защите, продвижении своего бизнеса или представляют чужие интересы.
Не люблю политиков. Возможно, они думают о сохранении целостности государства – не знаю. Что вижу со своего пенька, то и говорю. Например, на Западе дороги узкие, но удобные, а в России бесполезные широченные полосы – такие стандарты. Они давно устарели, но у власти – временщики, которые не думают о том, чтобы их поменять. Это абсурд, в котором мы живем. И все изменится с поколением моих младших детей – они уже совершенно другие.