«Разговоры о том, что «мы не Европа» — это оправдание дремучих дикостей, которые мы зачем-то называем национальными скрепами. Будущее я вижу так, что Россия наконец вернется в Европу, где она и была».
3 октября журналист, бывший телеведущий Леонид Парфенов представил в Ельцин Центре свой фильм «Русские евреи. Фильм третий», в котором рассказывается о взаимоотношениях советской власти и евреев после 1948 г. После фильма г-н Парфенов ответил на вопросы зрителей. Он шутил, что его нельзя спрашивать про социализм, но рассказал, почему считает, что Россия не избавилась от советскости, почему на самом деле создание Советского Союза, а не его распад — главная геополитическая катастрофа XX века, и к какому будущему должна прийти страна.
— Не кажется ли мне, что мы движемся обратно к социализму? Конечно, кажется. Собственно, из-за этого я и стал выпускать эти книжки [серию «Намедни. Наша эра»]. Кажется, что неосоветизм в жизни нарастает, и хочется разобраться, в чем его притягательность, откуда что пошло. Когда делался сериал «Намедни», это было прощание: все мы оттуда вышли, теперь оно будет ослабевать. Но этот груз висит. В силу опыта мы переходим из социализма в капитализм, из Советской России в постсоветскую. Но мы никогда не забудем, как шуршал мамин плащ «болонья», как смотрели «Человека-амфибию», каким красавцем был Муслим Магомаев, как танки ввели в Чехословакию, как повышали цены, каким модным был журнал «Юность», который особым образом сворачивали в трубочку. Все это страшное, милое, нелепое хотелось как-то проинвентаризировать.
<…> В 2007 г. после долгих разговоров Борис Акунин* (писательский псевдоним Григория Чхартишвили*) уговорил меня вернуться к этой теме. Я с ним согласен, что советскость никуда не ушла. Она оказалась матрицей, на которую наложились новые реальности, но она всё время проступает. Даже когда признаются ужасы коллективизации, Голодомор, Большой террор, все равно — «не трожь наше славное прошлое». Когда-то я придумал для этого книжного проекта девиз «Мы живем в эпоху ренессанса советской античности». В этом смысле 30-е годы — в чистом виде античность.
Все наше славное прошлое — отсюда [из СССР], и все до сих пор живущие представления о державе, вожде, народе, обществе, о том, как важно, чтобы соседи боялись, — идут из него.
Система всегда была одна: подавление религии и всякой частной инициативы, все принадлежит государству, оно — единственный работодатель, только оно ведет торговлю и только оно обладает практически всем жильем. Все распределяется: так или иначе все блага и устройство жизни зависят от государственной власти. Этот постулат не был пересмотрен. Да, перестали по совсем уж диким вымышленным обвинениям к стенке ставить, но внутренняя суть насилия и ложь оставались теми же.
Не было никакого хорошего социализма, и в законченном виде социализм нежизнеспособен. Единственное место, где он существует в самом предельном выражении, — Северная Корея. А хороший социализм, несталинский, на глазах у всех, кто постарше, дошел до полного вырождения в лице Черненко. По-человечески было видно, что это — распад буквально в физическом выражении, да еще и показываемое по единственному тогда центральному телевидению.
Власть по поводу социализма растеряна так же, как и остальное население. У нас нет никакого национального, общественного консенсуса по поводу того, как относиться к советскому периоду в истории и чем был СССР.
Буквально через три недели по старому стилю будет столетие Октябрьской революции, и никто не знает, как его отмечать, но как-то же отмечать надо. Сказать, что «переворот 1917 г. нарушил естественное движение страны» — так нельзя: у нас же считается, что главная геополитическая катастрофа — это распад Советского Союза. А я убежден, что катастрофа — это создание СССР, а не его распад. Потому что под серпом и молотом заново создавать Российскую империю и всех в нее загонять было столь же бесперспективно исторически, сколь и мучительно насильственно для всех, кого туда загоняли.
Столетие Первой мировой войны отмечали все основные страны-участницы: это огромное событие, потому что оно покончило с XIX веком. Первая мировая война на самом деле даже больше изменила Европу, чем Вторая — просто у нас Великой Отечественной войной заслонены все остальные войны. Австрия, Франция, Германия, Британия знают, что такое столетие Первой мировой войны, а Россия — нет. Но с советским строем у нас же есть преемственность.
Это все отношение власти: здоровенным триколором прикрыть мавзолей Ленина на парад 9 мая. Захоронить-то, конечно, надо, но архитектура же хорошая, памятник русского авангарда. У каждого из нас, может, и есть свое отношение к 7 ноября 1917 г., но в целом оно непонятное, как и отношение к Ленину, Сталину, Брежневу, Хрущеву. Более того, по отношению к Горбачеву и Ельцину национального консенсуса тоже нет: кто-то скажет, что один продал, а другой предал. Один скажет, что Сталин кровавый, а другой — что великий. Каждому понятно, что имеется в виду, и тому, кто считает Сталина великим, не о чем разговаривать с тем, кто считает Сталина кровавым.
Это же абсолютная нелепость: не разобрались с собственным XX веком. И вина элит в этом смысле гораздо больше, чем населения.
Невозможно представить, что у англичан 180 мнений о Черчилле. Конечно, они разные, но есть некое среднее отношение: это человек, который сказал: «Мы будем биться до последнего, я могу пообещать вам только кровь, пот, слезы и тяжкий труд». Исключительная инаугурационная речь. Какое мужество и какое единение власти и общества должны быть, чтобы с такими словами обращаться к людям! Видно, что есть некое общее представление о том, как «Мы, британцы, смотрим на нашего Уинстона».
Люди всегда будут жить стереотипами и поверхностными представлениями, бороться с этим невозможно, им так удобнее. Почему к Хрущеву плохое отношение, а к Брежневу хорошее? Чем Никита Сергеевич был хуже Леонида Ильича? Он был человеколюбивее, на самом деле. Или незаслуженно забытый Маленков, который в два раза снизил колхозное налогообложение, вдвое увеличил закупочные цены на сельхозпродукцию, и деревня впервые вздохнула при нем.
Царская Россия — это прошлое, его нельзя вернуть. Если бы она была такая светлая, то чего же так позорно рухнула?
Будущее я представляю таким, что Россия наконец вернется в Европу, где она всегда и была.
Все рассказы о том, что мы не Европа — это снижение собственной планки и оправдание дремучих дикостей, которые мы зачем-то пытаемся холить и лелеять, говорить, что это какие-то национальные скрепы. Все остальное уже было: мы были уникальной, ни на что не похожей страной. И судя по тому, как россияне при определенном уровне жизни обустраивают свое жизненное пространство, по всем внутренним инстинктам они — европейцы. Более того, в потребительском отношении — еще и страшные либералы. Совершенно не прослеживается стадное желание быть как все, заодно, в колхозной соборности. Все хотят личного успеха, благополучия, личной реализации и личного счастья. Абсолютно не вижу никакого желания положить свою судьбу на алтарь, чтобы стало больше чугуна и стали на душу населения в стране — думаю, сегодня на это уже никого и не уговоришь.
Материал подготовил Андрей Пермяков / DK.RU
* - выполняет функции иностранного агента