Накануне госпитализации писатель и журналист Дмитрий Быков* в Екатеринбурге дал большое интервью DK.RU. Говорил много и воодушевленно. Приводим наш разговор практически полностью.
Дмитрий Быков* — журналист, публицист и автор более 60-ти книг. В начале недели он провел в Екатеринбурге лекцию о христианских мотивах в русской и мировой литературе. На следующий день у него была запланирована лекция в Уфе на тему «Русский анекдот как литературный жанр». Однако стало известно, что журналист в тяжелом состоянии госпитализирован в Уфе и введен в медикаментозную кому. Сейчас он транспортирован на лечение в Москву.
Перед лекцией в Екатеринбурге Дмитрий Быков* дал большое эксклюзивное интервью DK.RU. Приводим наш разговор, который от современной школы незаметно перешел к политике, практически полностью.
«Школьнику надо внушить, что он гений»
Дмитрий Быков* — преподаватель литературы в частной московской школе «Золотое сечение», он работает со старшеклассниками и не раз говорил, что это одна из самых интересных для него аудиторий.
Чем вас привлекает молодежь, вам с ними проще общаться?
— Это глубокие старцы, которые совсем уже никому не нужны, любят дрожащими голосами говорить: «Мне с ровесниками неинтересно, меня тянет к молодежи. Они меня одни понимают». Это они хотят показать, что еще кому-то нужны. Я, безусловно, если доживу, впаду в это состояние. Тогда я буду говорить, что с ними мне интересно, а с ровесниками — скучно, у них одни болячки.
Я не могу сказать, что мне с ними более интересно. Если уж на то пошло, мне интересно в учительской. Там идут интересные разговоры, люди читают интересные книжки, обсуждают будущее. И там как раз те разговоры, которые я всю жизнь привык слышать у матери на кухне. Она учитель, до сих пор работает, и к ней всегда приходят коллеги. И я тогда ребенком, а теперь уже стариком сижу и с большим любопытством слушаю.
Учителя — лучшая среда. Что касается детей, то они, конечно, заряжают здоровьем, молодостью. Они очень быстро соображают — быстрее, чем мы. Не знаю, чему они этим обязаны — может быть, айфону, может быть, их лучше кормят. Может быть, они — какая-то новая эволюционная ступень. Как любой современный компьютер, они отличаются более высоким быстродействием. Это не значит, что они умнее, но их мнение нестандартнее, их версии интереснее. Я люблю на них обкатывать какие-то свои идеи, потому что многое из того, что выдумывают они, никогда не пришло бы мне в голову.
Я читаю сейчас детям лекции, которые называются «Быков и дети» в лектории «Прямая речь». Читаю им, например, Горького, Грина, или Куприна, они понимают их очень необычно. И вопросы они задают странные. Поэтому не могу сказать, что меня как-то радует это общение, но оно меня очень освежает, разгоняет мою медленную старческую кровь.
Вы преподаете в частной школе в Москве.
— Какая вам разница, частная она или нет? Я преподаю в школе. Обычной московской школе, где мне платят очень скромно.
Я не про деньги. А о том, что родители все чаще задумываются о том, чтобы найти для ребенка не обычную общеобразовательную школу, а частную, где будет более индивидуальный подход.
— И правильно задумываются. Любой из нас желает своему ребенку хорошей среды. В частных школах она, по крайней мере, неплохая. Другой вопрос — надо всегда смотреть, чем там больше занимаются. Если беспрерывно, чтобы отработать родительские деньги, возят на экскурсии, развлекают, приглашают им чтецов, артистов, вывозят за границу, это должно насторожить. Заниматься надо процессом обучения.
Я преподаю в школе «Золотое сечение», которую никакие новые веяния не затронули. Там работают учителя старой школы. Большинство старше меня или ровесники. Мы получали образование в Советском Союзе, с нами никто особо не цацкался, на экскурсии нас водили мало. Нам грузили в голову очень много лишней идеологии, поэтому у нас на нее еще с тех времен аллергия. И мы понимаем, что из ребенка надо воспитать профессионала прежде всего.
Для начала надо расчистить то, что ему интересно, а потом повысить его самооценку до того, чтобы он бесстрашно начал этим заниматься. Современный ребенок имеет страшно заниженную самооценку. Он дико недооценен. С чем его связано, не знаю. Может быть, у родителей нет времени. Может быть, он привык, что мир вокруг слишком сложен. Но у них как-то нет куража.
Надо поставить перед детьми несколько достаточно сложных и необычных вопросов, посмотреть, как они начинают шевелить мозгами. Когда я беру новый класс, я физически слышу этот скрип просыпающихся мозгов. Первое время они просто мучительно напрягают свои внутренние подшипники, шарики и ролики. Потом начинают соображать, и, поняв, что они действительно умные, начинают ставить себе достаточно высокую планку.
Когда я пришел в «Сечение», мне, чтобы я немедленно обломался, дали самый сложный класс — людей, давно махнувших на себя рукой. В мои задачи входило быстро внушить им, что они такие не потому, что худшие, а потому что всех обогнали по развитию, и вся эта ерунда им неинтересна. Что они — новое поколение, и невнимательны не потому, что у них нет интереса к учебе, а потому что им все давно понятно.
Аутсайдерами бывают две категории людей — гении или недоумки. Мне надо было указать им, что они — гении. Это самая честная практика: когда вы внушаете ребенку, что он умен, он становится умен.
Взрослый человек уже в это не верит. Когда вы говорите не «ты этого не понял», а «человек вашего уровня мог бы и понять!». Вот это меняет отношение. И я никогда не ставлю ниже «четверки», потому что литература, написанная по-русски, может быть непонятна только недоумку. Если вы знаете ее на «три», это означает, что вы не напряглись. В принципе, человек, читающий по-русски с детства, должен знать классику на «пять». Это же так естественно.
Мне Виктория Токарева на своем примере как-то объяснила: «Как только я читаю критика, который внушает мне, что я ничего не умею (а 90% критиков заняты тем, чтобы опустить автора), у меня сразу опускаются руки. Стоит кому-то мимоходом, одним словечком, меня похвалить — и я гений, я все могу». Так и надо с ребенком. Надо ему показать, что он талантливый.
Проблема всякой российской власти в том, что она подданным постоянно внушает их неполноценность. Потому что вся российская власть — это выходцы из ГБ. А они там воспитаны в презрении к человеку. Они же знают, что если человека некоторое время бить и не давать ему спать, он подпишет все. И у них такое заниженное представление о человеческой природе.
Поэтому современная Россия не демонстрирует никаких прорывов. Они все время говорят: где прорыв? А ты сначала перестань относиться к человеку сверху вниз, а потом жди прорыва. Школьнику надо внушить, что он гений, и он им будет.
А если вокруг будут одни гении?
— Вы же понимаете, что все и есть гении, просто каждый в своей области. Мы с вами — в журналистике, кто-то — в литературе, кто-то — в ремонте автомобиля. Человек рождается со способностями. Наше дело — эти способности расчистить. Теория воспитания Стругацких заключается в том, что первый пункт всякого воспитания — найти у ребенка склонность, найти, в чем его гениальность. Дураками не рождаются. Дураками становятся. Если человеку объяснить, что он хочет делать, и не заставлять его заниматься не своим делом, у него все получится. Чтобы градостроителем не был, например, сантехник. А политиком — клоун. Или если этот клоун рожден быть политиком, чтобы он мог этим заниматься. Как Рейган, как Зеленский. То есть расчистить в человеке его истинное «я», а не навязывать ему свое.
К нам недавно приезжал педагог Евгений Ямбург. И он много говорил о том, что сегодня в школе основное лицо — это «православный военрук».
— Такая опасность есть, но я с ней не сталкивался. В принципе русскому человеку хорошо бы знать некоторые азы православия. Например, почему Христос родился в Вифлееме, хотя родители его были из Назарета? Не всякий человек ответит на вопрос, с чего бы беременную Марию на сносях понесло в Вифлеем. Многие, как, скажем, я в детстве, искренне полагали, что «бегство в Египет» и «бегство в Вифлеем» — это одно и то же событие. А это два разных. Сначала беременная Мария пошла в Вифлеем из Назарета, а уже потом из Вифлеема им пришлось бежать в Египет в силу разных причин. Почему Спаситель умер на кресте, а был до этого крещен, и что такое обряд крещения, тоже хорошо бы ребенку знать.
Современный школьник этого не знает вообще. Чтобы ребенок получал такую информацию, и существует в школе православный священник. А не для того, чтобы ему рассказывать, как прекрасно служить в православном воинстве, например. И я за то, чтобы история религии и богословия была обязательным предметом. Богословие — мать философии.
Для меня нет вопроса о бытие Божьем. Я, слава тебе Господи, просто знал, что Бог есть. Как говорил Андрей Синявский, в Бога надо верить не потому, что это морально или умно, а просто потому, что Бог есть. Ребенку обычно это понять еще трудно. Он не может вместить, например, каким образом Бог терпит зло. Надо, чтобы условный священник (как мне в свое время) ему сказал: он не терпит зло, и чтобы остановить его, он сделал тебя. Ты же не зритель в этом театре, ты участник. Он вложил в тебя нравственный компас. Иди и останавливай.
Это как я у второй жены (она глубоко религиозная и очень умная) все время допытывался: а как же Бог терпел Освенцим? На что она отвечала: и где теперь Освенцим? Он его не стерпел. Он принял меры. Но для этого и мы не должны сидеть сложа руки.
Здесь, как во всем, наверное, важно чувство меры?
— Смотря в чем. Понимаете, Честертон говорил: «Все разговаривают о футболе, а ведь интереснее — о Боге». Это действительно так. Я не против, чтобы люди много думали о смысле. О смысле жизни, об активной жизненной позиции, почему надо протестовать, когда на твоих глазах происходит несправедливость. Это же тоже религиозная мысль. Я бы этого хотел.
Чувство меры нужно в том, чтобы не подменять глубокий анализ истории, религиозного чувства парадами, криками, принуждениями. Школьнику надо дать возможность самостоятельно думать.
Для меня, например, далеко не очевиден ответ, почему, собственно, Соня и Раскольников читают Евангелие. Современные дети дают очень неожиданные ответы. Вот об этом говорить интересно. А говорить об «Игре престолов» мне, например, неинтересно. Я полсезона честно посмотрел — меня школьники заставили. А вот «Гарри Поттер» — гениальная литература.
У вас же есть целый цикл лекций по «Гарри Поттеру».
— Есть. Я паразитирую на Роулинг усиленно. Но это потому, что без интерпретатора там многое просто не понять.
Когда я начала слушать ваши лекции, то убедилась, что во многих случаях без интерпретатора не обойтись.
— Да. Автор, как правило, очень удивляется. А если бы не мы, кто бы вообще понимал, что они пишут? Сам писатель никогда не понимает. Если помните, Сивилла Трелони (профессор прорицания в школе магии и волшебства Хогвартс, героиня «Гарри Поттера» — прим. Ред.) никогда не помнила даже собственных пророчеств. Ударило в голову — сказала мужским басом. А Снейп (преподаватель зельеварения в Хогвартсе в «Гарри Поттере» — прим. Ред.) сидит за дверью и подслушивает, не понимая, откуда взялся мужской бас. А это Бог заговорил.
«Хорошую вещь скрепой не назовут»
На различные протестные акции в последнее время стали выходить школьники. Дмитрий Быков* уверен: молодой человек должен быть неравнодушен к происходящему.
— Трястись за свою жизнь и состояние свойственно людям опытным и пожилым. Есть даже такой феномен старческого скопидомства, но это уже психиатрическая патология — синдром Плюшкина, когда человеку очень жалко уходящей жизни, и как частный случай — жалко вещей. И отсюда трусость. Старики часто боятся. Я считаю, что молодой человек должен при виде несправедливости выходить и возражать. Защищать собственные права ему сам Бог велел.
В «Собеседнике» меня зацепил текст, когда вы писали про митинги против ограничения свободы интернета. Вы там сказали, что «единственная свобода, которая нужна человеку, — это свобода потреблять, так называемое потреблятство… Сегодняшний россиянин готов выходить на улицы, если ограничено его право на ежедневный небогатый рацион, Турцию летом и отопление зимой. Он хочет чатиться, заказывать такси и фастфуд. Но ничего сверх этого ему не нужно». Так не очень оптимистично вы охарактеризовали современного россиянина.
— Это касается не только россиян. Разные аспекты потребления безумно всех волнуют. Рейтинги, отпуска, свобода посещать заграницу. Люди готовы всерьез часами дискутировать о том, какой мобильник или какие кроссовки больше способствуют счастью и долголетию. Меня это, конечно, раздражает, потому что счастью и долголетию способствует целенаправленная работа, занятие любимым делом, воспитание детей, наслаждение искусством. А потребление способствует ожирению, старению, духовной вялости. Так что потребление меня никогда не волновало.
Мне достаточно все равно, что потреблять. Люблю я, например, пельмени. Но я не так их люблю, чтобы за них выходить на митинг. Если ограничат свободу потребления пельменей, я, конечно, огорчусь, но на митинг не пойду. А вот если ограничат свободу доступа в интернет, это для меня серьезная вещь. Потому что свобода потребления пельменей или право постить котиков не является моим гражданским правом. Потребление печатной продукции или духовной — является.
Получается, большинство на эти митинги вышло за право «постить котиков»?
— Нет, не думаю. Большинство сограждан ходит в интернет не за этим. Все-таки большинство видит в интернете замену государственной пропаганде, прессе, фальшивой или плохо отобранной информации. Интернет — это альтернатива нашим с вами занятиям. И это очень меня радует. Человечество всегда, по моим убеждениям, раскалывается на две категории — небольшой и быстро прогрессирующий авангард и большой, медленно деградирующий социум.
Сейчас есть «партия интернета» и «партия телевизора». «Партия интернета» стремительно эволюционирует, «партия телевизора» медленно откатывается назад. Побеждает всегда прогресс. Это закон. Но как быстро это произойдет, я сказать не могу. Какое-то время понадобится. Моей жизни на это хватит. А жить я рассчитываю долго. Я из семьи долгожителей.
Как вы думаете, эти партии нужно объединять теми самыми скрепами, о которых, если следовать вашей классификации, часто говорит «партия телевизора»?
— Эти скрепы же неидеологической природы. Национальный характер, безусловно, есть. Он исторически складывается. Но постоянно искать и навязывать какие-то скрепы? Они и так есть. Большинство россиян в экстремальных ситуациях ведут себя одинаково. Инстинкт взаимопомощи в народе очень развит. Инстинкт сопротивления тоже. Зачем же нам еще какие-то новые скрепы? Хорошую вещь скрепой не назовут. При виде скрепы даже на уровне фоносемантики — связи звука и слова — вспоминается репа, какой-то скрежет, скрепка. Какая-то скрежещущая репа. Есть же — принципы, правила.
Как вы считаете, почему людей сегодня больше заботят внешнеполитические события, а не то, что происходит в нашей стране?
— Я не знаю, в каком прекрасном месте вы живете. А я живу среди людей, которых заботит, куда детей отдать учиться, какая зарплата будет, как выжить на данные деньги, когда уже что-то начнет меняться, как помочь родственникам, живущим на (или в) Украине. Или как говорить — на или в Украине. Это людей очень заботит. А внешняя политика заботит странных счастливых людей, у которых все внутренние проблемы уже решены, и среди которых живете вы.
Как раз-таки Украину я и имела в виду.
— Эта проблема не воспринимается как внешняя, потому что у большинства там родня или друзья, как у меня. Наши внутрисоветские связи очень трудно оборвать, к счастью. Проблема Украины воспринимается как семейная. А вот козни НАТО никого не волнуют в моем окружении. Козни соседа по лестничной клетке — волнуют. Почему он машину так ставит, что моей заезжать неудобно, а сказать ему я ничего не могу, он работает в отделении полиции. А какое мне НАТО, когда у меня свое НАТО во дворе? Это я не свою историю рассказываю, а известную мне. У меня, слава Богу, отношения с соседями прекрасные. У меня же «Жигули», а кто же будет оскорблять владельца «Жигулей»? Ему скорее подадут. Он уже оскорблен.
И «Жигули» у вас ездят?
— Конечно. Не всякий «Мерседес» так ездит. И чиню я их не в дорогом автосервисе, а у доброго умельца Вали, живущего в соседнем дворе. Я 10 раз ездил в Крым на них и обратно (сейчас не езжу по понятным причинам), и никогда у меня не было с ними проблем. Это, наверное, потому, что русский Бог помогает русской машине. Понимаете?
Когда вы последний раз были в Крыму?
— В 2012 г.
С тех пор не видите друзей?
— Разве что по скайпу. Понимаете, это все равно что спросить эмигранта — у вас остались друзья в России? Он скажет: во-первых, нет никакой России — есть СССР, во-вторых, да, там у меня осталось несколько друзей. И что, вы к ним не ездите? Знаете, нет. А почему, ведь это наша земля? Что он вам ответит?
Мне интересно, что вы ответите.
— Я пытаюсь вам ответить с помощью изысканной аналогии. Проблема в том, что человеку для формирования полноценной личности, наверное, нужно место, куда ему нельзя.
Кому-то из беженцев — луганских, донецких — нельзя вернуться в Луганск и Донецк. Кому-то из русских политических беженцев нельзя вернуться в Россию. Мне нельзя вернуться в Крым. Это Господь нас так совершенствует — шлифует, накладывает на нас дополнительные ограничения. Кого-то в Америку не пускают. Представители силовых ведомств вообще не могут выехать за границу. Чем же я лучше? У меня тоже должны быть ограничения.
Вы часто довольно категорично высказываетесь о нынешней власти, о том, как все устроено в России. И тут напрашивается вопрос…
— Почему вы живы.
Нет, почему вы не уехали.
— Очень странный вопрос. Например, Оливер Стоун (американский кинорежиссер, сценарист и продюсер — прим. Ред.) часто негативно высказывается об американских властях, но почему-то не уезжает. Марин Ле Пен часто негативно высказывается о Макроне, но почему-то не уезжает. Почему же житель России, если он негативно высказывается о властях, должен получать пинком под зад? Как вы для себя отвечаете на этот вопрос? Мне интересно, мы же коллеги.
Я считаю, что критиковать власть — это нормально и уезжать из-за этого не нужно.
— Поразительное совпадение! Я тоже так думаю. Почему же вы задаете мне этот вопрос?
Потому что мне интересно, что вы на него ответите.
— Вы и так знаете, что нормальное право всякого человека — это критиковать власть там, где он живет. Почему же я должен для этого уезжать куда-то? И оттуда ее критиковать. Если я уеду, я буду критиковать тамошнюю власть.
Это будет как раз логично.
— А здешнюю буду в припадке ностальгии хвалить и говорить: чего вам, сукам, не хватает — трехразовое горячее питание! Вспомните своих дедов, которые босиком в школу за три версты ходили.
«Своих нельзя хвалить»
Рассуждая о современной молодежи, Дмитрий Быков* переходит к собственным детям. В одном интервью он рассказывал: раскаивается из-за того, что подсадил детей на литературу. Однажды после выступления в классе у сына тот подошел к отцу и указал на допущенные ошибки.
— Он очень внимательно следит не только за ошибками — за всем, что я говорю. Иногда любит процитировать к месту. Меня это восхищает. Сын — мой самый внимательный читатель. Я этим очень огорчен. Сын и девушка сына. Она очень умная и продвинутая. Стихи читает. Хорошая девочка. Я огорчен, потому что чувствую себя немного крысоловом. Если бы он был более заурядным человеком, я был бы за него более спокоен.
Но бойся своих желаний — они осуществятся. Я хотел, чтобы сын был похож на меня. И он похож на меня и повторяет все мои синяки и шишки. Я как-то ему говорю: «Андрюш, а в общении со сверстниками ты так же откровенно высказываешься?». — «Да». — «И как они реагируют?». — «Нередко я получаю по … (заменено на «лицу» — прим. Ред.), но я ведь такой милый».
Он действительно очень милый и реже меня попадает в такие ситуации. Ужасно обаятельный мальчик. Он заканчивает третий курс. Ему в августе будет 21. Он взрослый мальчик, профессионал в нескольких областях — играет, умеет монтировать, вести программу, зарабатывает деньги, кстати, немалые. Когда я предлагаю ему денег, он отвечает, что ему приятнее заработать — типа пошел ты со своими подачками. И только после второго, особенно упорного предложения, соглашается, чтобы я за него заплатил в кафе. Но это редко.
Своих же нельзя хвалить. У меня и дочь очень талантливая, она профессиональный клинический психолог. Она всегда может мне дать правильный совет, если я чувствую тоску или бессонницу. Но в России она большей частью не живет. Я одобряю ее выбор (тем более, что она со мной никогда не советовалась), но не буду больше про нее ничего рассказывать.
Вы же говорили, что в детях нужно воспитывать самостоятельность.
— Это в чужих. В моих не надо. Но я вынужден был с этим смириться. Я не очень понимаю, откуда в них это все. У дочери — совершенно неожиданные любимые писатели, которые мне казались депрессивными. Дочь обожает именно свердловский рок, а не петербургский. Я когда ее познакомил с Кормильцевым, она смотрела на него так, как на меня — никогда. Я говорю: Жень, я же тоже поэт. «Да, но он же написал “Скованные одной цепью”!». Подумаешь, какое достижение!
Мы с Кормильцевым очень дружили, и я спрашивал, как он написал такую прекрасную песню как «Люди на холме». «Илюх, как тебе такое в голову пришло? Это же гениально!». — «А, по укурке!». Или у нас в армии ходил слух, что песню «Я хочу быть с тобой» он написал, когда у него жена на даче сгорела. На что он мне сказал: «Какая жена? У меня ее не было. Это любовница на 15 минут опоздала». Он был милый.
У меня были и есть кумиры. У меня была триумфальная неделя — в четверг я пил кофе с Гребенщиковым, а в субботу я обедал с Макаревичем. Если бы в 20 лет мне кто-то сказал, что у меня будет такое расписание, я бы плюнул в глаза этому человеку! А сейчас — подумаешь, Макар! Хотя я настолько закомплексовал (живой Макар сидит! Я в 8-м классе всю «Машину времени» знал наизусть), что даже кусок в горло не лез. А завтра (речь идет о следующем дне после лекции Д. Быкова в Екатеринбурге — 16 апреля — прим. Ред.) я иду на концерт Пугачевой в Кремль! И пригласила меня туда она сама!