«Продавать госпиталь отца государству не хочу». Эксклюзивное интервью Дмитрия Тетюхина

Фирма Дмитрия Тетюхина выпускает стоматологические имплантаты из титановых сплавов, изготовленных, в том числе, на ВСМПО-АВИСМА. Заняться медицинскими изделиями ему предложил отец. Поначалу проект был имиджевым — Владислав Тетюхин, руководивший тогда салдинским заводом, хотел убедить потенциальных заказчиков, что его продукцию используют не только для самолетов.

Со временем производство изделий для челюстно-лицевой хирургии, которым занялся Дмитрий, стало успешным, а ВСМПО-АВИСМА приобрела фирму NF&M International в городе Монака (Пенсильвания, США) и начала поставлять калиброванные титановые прутки, увеличив свою долю на мировом рынке медицинского титана до 23% (данные корпорации).

Первые заказы на имплантаты и инструмент для челюстно-лицевой хирургии Дмитрий Тетюхин размещал на предприятиях авиационной отрасли. Собственные станки с ЧПУ его фирма «КОНМЕТ» начала покупать в середине 90-х

Госпиталь не продают

Свердловское правительство станет соучредителем Уральского клинического лечебно-реабилитационного центра (УКЛРЦ) в Нижнем Тагиле. По словам главврача Алексея Щелкунова, это случится до конца года. Изменение в составе собственников может погасить конфликт между госпиталем и свердловским Минздравом, связанный с юридическим статусом клиники.

Инвестор Владислав Тетюхин, вложивший в УКЛРЦ 3,3 млрд руб., считал госпиталь проектом ГЧП с долей региона 25,6%, поскольку областной бюджет — через «Корпорацию развития Среднего Урала» — выделил на строительство центра заем — 1,2 млрд руб. С точки зрения чиновников, УКЛРЦ остается частным медицинским учреждением, которое может получить госзаказ, а может и не получить. В прошлом году госпиталю помогло вмешательство губернатора.

После смерти Владислава Тетюхина губернатор сообщил, что регион может выкупить его долю у наследников.  Дмитрий Тетюхин считает такой вариант неприемлемым.

Проблемы госпиталя, которые прежде решал ваш отец, теперь достались вам. Как вы с ними справляетесь?

— Владислав Валентинович относился к работе в клинике как к управлению заводом, где гендиректор многие решения принимает сам, и его мнение может не совпадать с позицией менеджеров. Отчасти это было оправданно — как технарь он детально изучил все, что связано с эндопротезированием. Мой опыт работы с медиками говорит, что в оперативную деятельность больниц лучше не вмешиваться. Центром в Нижнем Тагиле руководят опытные люди — они знают, что нужно делать. Я остаюсь наблюдателем, который дает советы. Моя задача — поддерживать, вселять уверенность и вести переговоры с чиновниками.

Вы уже решили, какие изменения будут полезны центру?

— Все планы связаны с запуском второй очереди клиники, прежде всего, реабилитационного центра. Здания возведены, остались внутренняя отделка и оборудование. Чтобы привлечь инвестора, нужны гарантии загрузки мощностей, которых нет. На споры с Минздравом отец потратил последние месяцы жизни. Тогда проблему решили, но в этом году все повторяется. Исполнителей госконтракта на 2020 год должны были назвать в феврале-марте, но нас до сих пор держат в неведении — на запросы и телефонные звонки чиновники не отвечают. Хирурги тем временем простаивают, хотя в очереди на эндопротезирование уже больше тысячи человек.

Говорили, если область выкупит госпиталь у наследников, битвы за госзаказ закончатся. Как вы относитесь к смене собственника?

— Когда отец умер, в правительстве решали, что делать. Алексей Орлов (первый заместитель губернатора Свердловской области — прим. ред.) собрал совещание и сказал, что регион может приобрести госпиталь в госсобственность. Я спросил: «Вы мне денег хотите предложить? Это не мои деньги, и мне они не нужны, важно, чтобы центр продолжал оказывать помощь». Если регион выкупит долю отца, в Нижний Тагил пришлют нового управленца, который начнет устанавливать свои порядки, и через год в больнице закончится туалетная бумага, а родственникам больных придется покупать лекарства и возить продукты, чтобы те не голодали. Это не фигура речи — госпиталь тратит на еду для пациентов втрое больше, чем государственные больницы. 

Деньги не доходят до больниц, потому что их разворовывают? Вы часто с этим сталкиваетесь?

— Практически ежедневно. Недавно мы начали реконструкцию на предприятии в Москве. Услуги предложил директор строительной компании, работавшей прежде с государственными больницами. Говорит, пока откаты укладывались в 30%, я еще сводил концы с концами, а когда запросили 40%, работа потеряла всякий смысл.

В Москве все не так, как в регионах. Екатеринбургские больницы, наверное, не такие жадные?

— Посмотрите данные по закупкам импортных эндопротезов за последние два-три года. Государственные больницы, подведомственные свердловскому Минздраву, приобретают их в 1,5-2 раза дороже, чем центр в Нижнем Тагиле, который использует продукцию ведущих компаний — Zimmer (США), DePuy (США), Smith & Nephew (Великобритания). У больницы, которая переплачивает за протезы, остается меньше денег на зарплату врачам, содержание и реабилитацию больных, потому что тариф на медицинскую помощь не резиновый.

Если УКЛРЦ покупает суставы с выгодой, он меньше стеснен в средствах, чем государственные больницы?

— Мы много теряем на аукционах. В отличие от государственных больниц УКЛРЦ получает квоты на лечение не напрямую, а через торги, в которых цена может упасть на 50-60%. С 2014 года центр в Нижнем Тагиле недосчитался 190 млн руб. — это разница между тарифами по программе госгарантий и стоимостью медицинской услуги после аукциона. По сути, прямые потери, потому что мы не можем отступать от стандартов лечения и вынуждены доплачивать из своего кармана. Это целенаправленное разорение госпиталя — так государственная медицина борется с конкурентами. Я спрашивал чиновников Минздрава: «Вы бы хотели лечиться за полцены?» Они не нашли, что ответить.

Других вариантов обеспечить госпиталь квотами закон не предусматривает?

— В Тюменской области этот вопрос решили. Всем медицинским центрам — и государственным, и частным — работу по программе госгарантий оплачивают напрямую, без аукционов. Такой порядок расчетов утвердило правительство региона, а мы до сих пор добиваемся равных условий с государственными клиниками.

Здание для производства искусственных суставов с участком земли и коммуникациями приобрел Владислав Тетюхин. Его замысел открыть совместное предприятие с иностранным партнером пока не осуществился

Магомет, идущий к горе

Запустить производство эндопротезов Владислав Тетюхин собирался одновременно с госпиталем в Нижнем Тагиле. Для нового предприятия он купил недвижимость с участком земли. Переговоры о партнерстве с иностранными фирмами, выпускающими имплантаты, вел Дмитрий. Первую продукцию — тазобедренный сустав (в изготовлении он проще, чем коленный) — хотели представить в конце 2014 г. Завершить проект не удалось.

— Владислав Валентинович хотел наладить выпуск искусственных суставов, сопоставимых с продукцией мировых брендов, — говорит Дмитрий Тетюхин. — В поисках новых возможностей он посетил немецкую компанию Aesculap, входящую в пятерку лидеров по эндопротезам. Услышав, что он намерен открыть такое же производство в России, немцы рассмеялись. Сказали, у вас ничего не выйдет. Отца это задело, и он выделил деньги на строительство завода. Мы купили недострой в Туле — здание бывшего «почтового ящика», 20 лет простоявшее под дождем и снегом. Его реконструкция обошлась недешево. Проще было бы возводить с нуля из современных конструкций, но тогда мы этого не знали.

Как вы представляли себе бизнес с зарубежными компаниями, выпускающими эндопротезы, и что они ответили на ваши предложения?

— Отец собирался привлечь иностранного партнера, чтобы наладить выпуск эндопротезов и, пользуясь кооперацией, создавать собственные разработки. Переговоры вели с 2011 г., но дело продвигалось медленно. В 2015 г. в Россию приехал вице-президент Aesculap, посмотрел наше производство имплантатов в Москве и остался доволен. Речь шла о совместном предприятии. Немцы согласились инвестировать в оборудование и технологии 2,7 млн евро, но начать хотели с площадки в 700 кв. м, а в Туле только производственных помещений в семь раз больше, не считая конструкторского бюро, испытательного участка и конференц-залов.

Немцы видели в вас только исполнителей?

— Никаких инженерных исследований не предполагалось — только выпуск заданного количества тазобедренных суставов по стандартам компании. Я сказал, что нас это не устраивает — мы планировали загрузить тульскую площадку целиком и делать еще коленный сустав. Потом все переговоры заглохли. За эти годы немцы успели построить новый корпус в Германии и запустить производство заготовок для эндопротезов в Польше. А в России — ничего. Видя, что они теряют интерес, в 2014 г. мы переключились на американскую компанию Zimmer Biomet — это производитель эндопротезов номер один в мире.

Чем отличался подход американцев?

— Сценарий был примерно такой же — они приезжали/смотрели/оценивали инженерный уровень московского предприятия. Мы заверили, что в Туле будет еще круче. Еще через два года нам прислали программу производства коленных и тазобедренных суставов. Подразумевалось, что появится дочернее предприятие, которое не может влиять на цены и сбыт. Мы производим — они продают. Но этот план тоже не сработал. Мы думаем, что настроения немцев изменились после присоединения Крыма, а американцы опасались ответных санкций.

У вас был план «Б» на случай, если договориться с иностранцами не удастся?

— Он появился позже. Для производства челюстно-лицевых имплантатов мы покупали в Швейцарии пятиосевые токарные станки с ЧПУ, и я подумал, что можно не везти оборудование в Россию, отдавая государству 30-40% таможенной пошлины, а загрузить его работой в Швейцарии. Потом появилась сверхзадача — собрать команду, способную разрабатывать и выпускать эндопротезы, сертифицировать готовую продукцию в Европе и поставлять ее по приемлемым ценам для госпиталя в Нижнем Тагиле и других клиник. А главное — передать в Россию все технологические наработки.

Как это выглядело на практике?

— Мы выбрали город Биль-Бьен с населением 50 тыс. человек (кантон Берн) — центр часовой промышленности, индустриальный анклав, где много мастерового люда. В ста километрах находится производство Zimmer Biomet. Присмотрели и купили небольшую фабрику — ее продавали с участком земли, где при необходимости можно построить еще один корпус. Недвижимость обошлась дороговато — в 1,5 млн швейцарских франков, зато станки — б/у после капремонта — мы купили в три раза дешевле, чем в Москве. В Швейцарии хороший рынок подержанного оборудования и сервисов по его реставрации. Осталось найти инженеров, врачей и рабочих, которые будут создавать искусственные суставы. Этим мы сейчас и занимаемся.

Что происходит на фабрике, пока вы заняты поисками?

— Там восемь обрабатывающих токарных центров, на которых трудятся швейцарские рабочие — делают титановые заготовки и комплектующие для предприятия «Конмет». Платить приходится много, но они того стоят — каждый может одновременно обслуживать три-четыре станка. В России таких специалистов очень мало.

Со временем предприятие Дмитрия Тетюхина наладило выпуск индивидуальных имплантатов для нейрохирургии и травматологии

На титановом протезе

Прошлым летом правительство Дмитрия Медведева решило ограничить закупки больницами импортной медтехники, если аналогичную продукцию могут поставить российские компании. В общий перечень вошли и эндопротезы. Российские производители имплантатов получили преференцию, реализовать которую пока не удалось. Их основными конкурентами остаются зарубежные фирмы.

Новые правила сделают иностранных производителей более сговорчивыми?

— Для этого нужно, чтобы российские компании выпускали продукцию, сопоставимую с импортной. При советской власти так и было. В 60-70 годы отечественные эндопротезы суставов считались одними из лучших — американские и европейские компании покупали у нас лицензии на их производство. Но тех разработчиков, воспринимавших эндопротезирование как творчество, уже нет в живых, а их преемники эмигрировали в США, Германию, Израиль. В России остались троечники. Врачи не ставят себе амбициозных задач, но это еще полбеды. Главное — инженерный состав уже не тот. Создавать конкурентные продукты сейчас некому.

В СССР эндопротезы делали в основном на оборонных предприятиях, возможно, специалисты остались там?

— Технари разбираются в обработке материалов, но не знакомы с клиническими показаниями. Знаю случай, когда специалисты из Питера решили заменить полиэтилен в своих эндопротезах капролоном — материалом, который используется в оборонке. Тоже полимер, твердый, обеспечивает хорошее скольжение. Но через год под воздействием внутренней среды в организме капролон рассыпался и нанес обладателям протезов серьезный ущерб. Все установленные имплантаты пришлось срочно удалять. Эксперимент оказался неудачным. 

На российском рынке компания «КОНМЕТ» конкурирует с предприятиями Израиля, Китая и Южной Кореи

В 90-е годы в России появились компании, продвигавшие собственные модели эндопротезов. У них не хватило денег, чтобы запустить серийное производство. Что сейчас мешает внедрять оригинальные разработки?

— Есть три-четыре предприятия, которые пробиваются на рынок, но в российских протезах врачи не заинтересованы. Им удобнее работать с иностранными производителями — те могут доплачивать главврачам больниц, заведующим отделениями и даже хирургам, устанавливающим имплантаты определенной марки. С другой стороны, у мировых брендов есть опыт успешной эксплуатации эндопротезов в течение 10-15 лет, а российские фирмы, которые недавно появились, такого преимущества лишены. Если ваши протезы не устанавливают, нет обратной связи с потребителем и возможности корректировать параметры изделий. Замкнутый круг получается.

Вам известны успешные примеры локализации в производстве искусственных суставов?

— Чаще мы видим декоративные СП, созданные, чтобы иностранные производители могли обойти правило «третий лишний» на аукционах. Эндопротезы, которые они продвигают, изготовлены иностранным партнером. Нам тоже делали предложение дезинфицировать и упаковывать готовый продукт. Надежды, что с западными компаниями можно договориться о совместных разработках искусственных суставов, не оправдываются. Они заинтересованы только в квалифицированной работе российских хирургов — если после установки эндопротеза возникнут осложнения, это скажется на репутации фирмы.

Если немцы и американцы соглашались, чтобы ваше предприятие в Туле выпускало эндопротезы по их технологии, это могло быть первым шагом к самостоятельным разработкам?

— Путь очень длинный. Учтите, что речь идет об устаревших образцах эндопротезов, потому что новые разработки российским пациентам недоступны — они слишком дороги. Этот разрыв будет увеличиваться. Пример можно брать с корейцев — они собирают по всему миру лучшие технические решения и выпускают клоны, изготовленные на высокопроизводительных заводах. Когда наши ведомства приглашают медицинские фирмы на совещания, я говорю: сделайте правила дифференцированными — рынку нужна быстрая локализация новейших разработок, а в сегментах, где уже есть точки роста — приоритет для российских компаний. В свое время Южная Корея не допускала иностранных конкурентов, а теперь ее компании выросли и пришли к нам. Но в России медицинская отрасль по-прежнему в числе отстающих — ею никто не занимается. Чехарда с аппаратами ИВЛ это наглядно показала.

Автор: Михаил Старков, специально для DK.RU