«Я абсолютно свободен. Меня никто никогда не заставляет что-то писать или вычеркивать»

Алексей Иванов — известный российский писатель, истории которого тесно связаны с Уралом. В последние выходные сентября он приехал в Сысерть на железоделательный завод Турчаниновых-Соломирских, построенный в XVIII веке. Писатель принял участие в закрытии проекта «Лето на заводе». В этом году этот проект вместе с волонтерами реализовало «Агентство развития Сысерти», которое запустил Ян Кожан.

DK.RU подробно рассказывал, что сооснователь первого в Екатеринбурге бургер-бара «Огонь» в 2019 г. решил взять паузу в гастрономическом бизнесе, чтобы заняться развитием Сысерти. В 2020 г. «Агентство развития Сысерти» выиграло грант общественной палаты президента РФ. Организация получила из федерального бюджета около 3,7 млн руб., чтобы воплотить проект «Лето на заводе» — оживить руины завода в качестве культурно-исторического объекта и наполнить его новыми функциями. Организаторы рассказывали, что взяться за проект их вдохновили книги Алексея Иванова о горнозаводской цивилизации.

Писатель прогулялся по территории завода, а после ответил на вопросы читателей. Алексей Иванов рассказал, как превратить сказы П.П. Бажова в уральскую «Игру престолов», почему свобода слова осталась только в литературе, а докапываться до исторической правды — это не работа писателя. DK.RU законспектировал основные моменты встречи.

Алексей Иванов и Ян Кожан

Я понимаю, что после программы Юрия Дудя* стало казаться, что я живу в Манчестере. Но мало ли, где мы сняли программу, а если бы мы сняли ее на Луне? Считали бы, что я на Луну эмигрировал? Нет, я живу в России.

Урал недооценен. В России все, кроме Москвы, недооценено. В этом ничего удивительного нет.

Заводы, безусловно, должны стать брендом Урала. Такая природа, как на Урале, есть, например, в Европе. И европеец не поедет сюда смотреть на уральскую природу. Единственное, чего нет больше нигде в мире, — это старинные горные заводы. Такого в мировой цивилизации не было больше нигде. Есть еще горные заводы в России под Тулой, в Петрозаводске, Барнауле, но на Урале они собраны в компактные группы. Когда я говорю про заводы, я имею в виду не только технологии. Я говорю о заводе как о некоем культурном явлении, структуре социальной жизни, квинтэссенции территорий, когда есть не просто завод, а построенный ради него город, пруд, рудники, ландшафты. В комплексе всех этих явлений Урал и является уникальным, потому что сами по себе технологии не уникальны и зачастую не на Урале и разработаны. Горные заводы являются абсолютным эксклюзивом Урала, тем, что можно предъявлять всему миру как сугубо свой продукт и проект. Поэтому на заводы нужно обращать больше внимание, нежели обращали раньше. Но для этого надо переосмыслить их в гуманитарных технологиях 21 века.

Железоделательный завод Турчаниновых-Соломирских в Сысерти

Относиться к истории <горнозаводской цивилизации> как к местечковой — не то что пренебрежительно, а даже неразумно. Урал благодаря своей истории явил миру эталон индустриальности, индустриального устройства мира, менталитета, культуры. Нигде, ни в каком другом регионе мира, это не было выявлено так ярко и выразительно, как на Урале. Разумеется, есть другие развитые индустриальные регионы в той же Европе, и они имеют гораздо большее развитие, большую музейную инфраструктуру, пользуются гораздо большим уважением, но тем не менее, в этих регионах индустриальное не было доведено до логического конца, как на Урале. Поэтому Урал — это опыт, который важен для всей человеческой цивилизации, и чем больше мы будем работать над выявлением и актуализацией смыслов Урала, тем лучше будет для всего человечества.

Новые функции на руинированном заводе в Сысерти: коворкинг, фудкорт, мастер-классы

Что делать со старинными заводами? Необязательно придумывать самому с нуля, нужно посмотреть, что делают в России и мире с подобными предприятиями. Скажем, в Нижнем Тагиле старый завод был превращен в музейный комплекс. Некоторые заводы можно переделать под социально-культурные объекты.

В данном случае может быть интересен опыт Елабуги. Центр Елабуги объявлен историческим заповедником, и во все старинные особнячки перевели различные учреждения, конторы, детские кружки, предприятия типа пекарен, и центр ожил, там кипит жизнь. Можно поступать так, как поступили в городе Тарту с собором — часть оставили в виде руин, но превратили их в «аттракцион» — опутали лесенками, переходами, подъемами, чтобы люди могли смотреть изнутри и снаружи, как выглядел храм 500 лет назад. Разумеется, внутри не идут службы — собор не реконструирован, а существует как арт-объект. Стратегий переоборудования старых предприятий много, нужно выбирать те, которые будут востребованы в обществе. Но в целом это не проблема — есть, из чего выбирать. Главное, найти средства, сделать хороший промоушен того, что получится, и чтобы была команда, которая могла бы это преобразование осуществить.

Единого образа России, я думаю, нет и быть не может. Да он и не нужен. У каждого Россия своя, и зачем нам общий образ? К примеру, Родина-мать — это образ России? Является ли Родина-мать образом России, к примеру, для бурятов?

Есть образ Урала как могучего старика с всклокоченными кудрями и седой бородой, который кует что-то на наковальне. Он родился во время Великой Отечественной войны. В Нижний Тагил были эвакуированы художники из Питера, и один из них написал картину «Седой Урал кует победу». Разумеется, этот образ восходил к бажовским историям. Но сейчас он морально устарел. В Екатеринбурге на площади Обороны стоит работа скульптора Геворкяна «Седой Урал». Этот самый старик Урал сделан в том же духе, что и работа военных лет, но нынешние мальчишки уже не понимают, что это за старик и называют его Гэндальфом из «Властелина колец». Это говорит о том, что образ Урала подвержен изменениям, переосмысляется.

В советское время Урал для нас — это опорный край державы, индустриальная территория, где все время производят рельсы и танки. Хотя это выражение мне страшно не нравится — на край опираться не надо: перевернешься. Теперь для молодежи Урал — это территория волшебства, сказок, волшебных бажовских героев, приключений, судя по новому названию старика Урала. Так что не нужен нам какой-то один канонический образ, который раз и навсегда зафиксирует понимание региона на территории страны, пусть этих образов будет много, и они имеют потенциал для развития.

Урал имеет гигантский потенциал для новых версий самого себя. По тем же сказам Бажова можно снимать прекрасные сериалы-фэнтези в духе «Игры престолов». Если задействовать борьбу индустриальных фамилий — Строгановых, Демидовых, Яковлевых, Турчаниновых — но решить ее в плане мистической борьбы подземных уральских сил, которые описаны у Бажова. Вот мы и получим «Игру престолов» на нашем материале — совершенно аутентичную и уникальную, но в новом современном формате.

Писатель не обязан докапываться до исторической правды. Вопрос исторической правды — это вопрос к историкам. Писатель не сидит в архивах, не участвует в археологических экспедициях. Его профессиональная обязанность — знать то, что написали историки, а не самому докапываться до фактов, как историк. Зачастую писатель подменяет собой историка, лезет в чужую епархию — это уже личное дело писателя, но мне кажется, что это неправильно. Историки часто обвиняют писателей, что писатели ничего не знают, все переврали, но скорее всего, это разборки внутри цеха историков, только они обращены на писателя.

Дело в том, что по поводу одного и того же исторического события у историков — разные мнения. Одна историческая школа придерживается одной трактовки, другая — другой. Писателю же всегда приходится выбирать между этими трактовками и школами. Человеку, который хочет разобраться в исторической правде, отраженной в произведении, надо всегда об этом помнить.

Я абсолютно свободен. Меня никто никогда не заставляет что-то писать или вычеркивать. У меня был единственный случай за всю мою писательскую биографию <когда меня попросили изменить название романа>. Я тогда был начинающим писателем, абсолютно никому не известным, принес свой роман, который сейчас называется «Сердце Пармы». Тогда он у меня назывался «Чердынь — княгиня гор». Мне сказали, что читатель не знает, что такое Чердынь, давай мы сами назовем роман так, как сочтем нужным. И они придумали название «Сердце Пармы». Я вынужден был согласиться, потому что тогда я еще был никто. И под этим названием роман существует до сих пор. Мне оно не особенно нравится, я не люблю все эти анатомические названия («Рука Москвы», «Чрево Парижа»). Кроме того, люди не знают, что такое Парма — они думают, что это город в Италии, хрен редьки оказался не слаще. Это был единственный случай за всю мою биографию. Больше никто не имел амбиций как-то вторгаться в мое литературное творчество.

>>> Читайте также: «Я предпочитаю жить по нормальным законам, а не по российским», — писатель Алексей Иванов

Мой рабочий день ничего интересного из себя не представляет. Я просыпаюсь, пью кофе, сажусь за работу. Работаю, обедаю, потом иду на прогулку, ужинаю, смотрю кино и ложусь спать. Тут нет никакой интриги или драйва. Но мне кажется, так и должно быть. Это же просто писательская работа. Вообще говорят, что жизнь писателя делится на две части: биография и библиография. Все интересное в писательской жизни сосредоточено в биографии. Потом, когда начинается библиография, рассказывать абсолютно не о чем. Я сейчас живу в состоянии библиографии, и мне о своей жизни нечего рассказывать — ничего особенного в ней не происходит.

Если вас интересует технология работы, то я сначала определяю историческую тему, на которую хочу писать. Потом внутри этой темы определяюсь с сюжетом и жанром произведения. Затем начинаю нарабатывать исторический материал (это занимает достаточно много времени), прописываю сюжет, членю его на части, прорабатываю каждую часть по отдельности и только после этого начинаю писать. Одной рукой я всегда пишу роман, а другой шарю в интернете в поисках фактуры. Потому что я страшно уважаю фактуру. Например, писал я роман «Ненастье». Там описываются события в Афганистане в 80-х годах, вертолет приземляется на дорогу возле кишлака. Я лезу в интернет и смотрю: какие вертолеты были у советской армии в Афганистане, как эти вертолеты выглядели, как сидели пилоты, как выглядели иллюминаторы, как было подвешено оружие, как открывались двери — эта самая фактура и позволяет написать картинку, которую потом увидит читатель. Для меня это отдельное удовольствие.

Свобода слова — вещь, которая существует в разных информационных потоках по-разному. К примеру, в литературе — абсолютная свобода слова. Никто писателю ничего не диктует, не вычеркивает: что хочешь, то и говори. Хороший писатель имеет очень маленькую аудиторию. Книга вышла, предположим, тиражом 30 тыс. экземпляров, он там поругал власть — услышали 30 тыс. человек. На телевидении, разумеется, никакой свободы слова нет. Там власть можно не критиковать, а только воспевать. Телевидение в силу этого теряет свою аудиторию — кому же интересно слушать эту бесконечную ложь? В интернете свобода слова присутствует, но в состоянии хаоса: представлены абсолютно все мнения — и личные, и общественные, и компетентные, и некомпетентные. И в интернете главная проблема — не свободы слова, а проблема идентификации, что есть правда, а что — ложь.

То есть в интернете есть свобода слова, но правды не найти по одной причине, на телевидении нет свободы слова, но правды там не найти по другой причине. В литературе свобода слова есть, но ее не читают.

Наша современная жизнь потеряла драматургию действия. Сейчас все, что происходит, в основном происходит в соцсетях. Люди знакомятся, сходятся, расходятся, дружат, влюбляются, ссорятся, уничтожают или прославляют друг друга, но внешне это только — человек сидит и набирает что-то на экране телефона.

Мне один продюсер рассказывал, что сейчас очень сложно снимать детективы, потому что не происходит ничего. Весь фильм люди ходят, говорят по телефону, а в конце кому-то надевают наручники. А где же погоня, стрельба, мордобой, супружеские измены? Ничего нет, все ушло в сеть. Наша жизнь лишена драматургического действия. Придумывать это действие искусственно мне неинтересно. Мне проще обратиться к истории, где эти действия еще были в реальности. Поэтому я люблю исторический жанр. А вовсе не потому, что в нем я могу сказать какую-то правду.

Творчество — это форма существования личности. Кто-то, например, существует в формате борьбы: борется в гипермаркете на кассе, борется со своей женой, с начальством на работе, с окружающими, когда едет в маршрутке, борется с самим собой, когда идет на пробежки. У кого-то форма существования личности — отдых, получение удовольствия. Он везде расслабленный, ему все по кайфу, что ни происходит — все классно. У меня форма существования личности — творчество. Мне всегда нравится что-то придумывать, какие-то сюжеты сочинять, что-то писать. И я никогда бы не бросил писать, потому что для меня отказаться от этого означает отказаться от самого себя.

Разумеется, я мог бы быть неуспешным писателем, писателем, у которого не опубликовано ни строчки, но это уже совсем другой вопрос. Это уже зависит от социальной ситуации, общекультурной и просто от везения.

Фото: DK.RU

* - выполняет функции иностранного агента