А. Аузан: «Спроса на тоталитарный контроль в России нет. У этого есть важный признак»

Александр Аузан, декан экономического факультета МГУ — о том, скоро ли кончатся в России деньги.

— На мой взгляд, в России тьма денег. Российских, которые эвакуировались из разных точек «недружественных» стран. И вот у них стоит нелегкая проблема: куда вкладываться? Санкции привели к тому, что компании, которые как глобальные работали на несколько стран, вынуждены были свернуть свое участие там и перекинуть все по возможности сюда. Как вкладываться здесь? Поэтому недавние слова Олега Дерипаски о том, что иностранные инвесторы сюда не придут, если не обеспечить условия, надо воспринимать как то, что надо обеспечить условия российским инвесторам. 

Кто может прийти из иностранных инвесторов в Россию сегодня? География возможных источников резко ухудшилась: примерно половина мирового валового продукта находится в списке недружественных стран. Половина еще остается, другое дело, что это во многом непривычные нам источники. Понятно, кто может входить в ближайшей перспективе: китайцы, турки, может, арабы. Причем китайцы и турки уже входят и на довольно хороших для себя условиях, потому что входят в критический для России момент.

Я не согласен с фразой, что если иностранные инвесторы не придут, то денег не будет уже в следующем году. Россия вошла в кризисную ситуацию с большими накопленными резервами, со сбережениями населения в 40 трлн руб. и с деньгами бизнеса, который эвакуировался за прошедший год из других стран.

Поэтому трудности, конечно, будут, но не связанные с отсутствием денег. Они могут быть связаны с нестыковками, отсутствием институтов, условий для вложений. Но денежный ресурс пока есть у всех, это касается и государства тоже. Хорошо, например, дефицит бюджета будет не 3 трлн руб., а 6 трлн руб. Но это не критические величины для ФНБ. Пока это означает, что мы начали тратить резервы, но их должно хватить на пару-тройку лет.

Экономист Николай Кульбака: «Сейчас будут изо всех сил показывать, что денег у России больше, чем нужно»

Ситуация будет меняться в ту или иную сторону не по экономическим причинам. Если боевые действия закончатся, это создает другую ситуацию — и в смысле перспективы остановки или даже частичного демонтажа санкций. На мой взгляд, часть санкций практически неотменяема, особенно что касается американского пакета. Для того чтобы американские санкции были отменены, нужно, чтобы по каким-то вопросам совпали внутренние интересы демократов и республиканцев. Это маловероятно. А часть европейских санкций отменяема, потому что они стоят на конкретных требованиях по прекращению боевых действий. 

Рано или поздно процесс развернется, вопрос — когда. Думаю, это сценарий не 2023 г. Мне кажется, что есть два фактора. Один я не берусь предсказывать, потому что я не военный аналитик и не политолог. Второй связан с экономической динамикой: 23-й и 24-й годы, скорее всего, будут годами угнетенного состояния мировой экономики. Такое вхождение в рецессию, частичная рецессия и так далее.

Разворот тренда произойдет года с 2025-го, и, на мой взгляд, начнется прилив глобализации. И тогда потребность в развитии разнообразных связей возобновится, хотя России, скорее всего, придется заходить в эту новую волну не через привычные западные каналы, а каким-то другим способом — не хочу сказать, что сразу произойдет улучшение и снятие барьеров.

Российская экономика в 2022 г. лучше перенесла всю серию санкций, чем можно было предполагать. С моей точки зрения, самые опасные санкции — технологические, которые касаются будущего. Нужно оборудование, хайтек. Экспортные санкции болезненны, но понятно, как решать эту проблему — разворотом экспорта или временным снижением добычи. А вот технологические проблемы, если не вкладывались десятилетиями, вряд ли удастся решить за год-два.

Почему отток денег за границу страшен не экономически

В оттоке сбережений россиян за границу — 8% от всех сбережений каждый месяц, по оценке ЦБ — меня больше волнует не макроэкономическая ситуация. Движение людей и денег в ту или иную сторону — это характеристика притягательности и непритягательности страны, оценка будущего страны. Если страна непривлекательна, то могут проявиться разного рода болезни, которые сделают наше существование неприятным. 

Думаю, такого ущерба (от того, что сотни тысяч россиян уехали) страна не получала никогда. Мы пытаемся считать деньги, а считать надо шансы на лучшее будущее. Человеческий капитал — наиболее трудно воспроизводимый фактор. При этом я бы сказал, что это еще и главная надежда страны.

У России есть одна колоссальная особенность, которая сохраняется десятилетиями. Мы по качеству человеческого капитала в первой тройке в мире, а по качеству институтов очень сильно уступаем другим странам. Этот огромный разрыв человеческого потенциала и правил, в которых живет страна, я вообще подозреваю, совсем давняя история. Хочу напомнить, знаменитый русский реформатор Михаил Сперанский в начале 19 века, вернувшись из Европы, сказал государю: «У них учреждения лучше, а у нас люди».

Может, мы еще с тех пор живем в ситуации, когда у нас лучше люди, чем учреждения, но в результате мы все время теряем людей. Плохие институты, как мы бы сказали современным языком, так или иначе все время выдавливают за границу большое количество талантливых и образованных людей.

А для того чтобы воспроизвести их — по-моему, многие политики этого не понимают — начинаются рассуждения: «Все, забыли, сейчас быстро поднимутся новые». Вы меня спросите, я производитель человеческого капитала, не вы! Вы производители некоторых идей для своих избирателей. Чтобы воспроизвести эти квалификацию и навыки, понадобится от 7 до 10 лет. Если утечка не будет продолжаться в заметных масштабах. 

Вспоминается школьная задачка с бассейном, где в одну трубу втекает, а из другой вытекает. Мы в Московском университете стараемся, чтобы в страну натекло ума, таланта и способности, но никто не отменял трубу, из которой вытекает. Поэтому мы столкнулись с очень тяжелым ущербом, который скажется на наших возможностях развития через 5-10 лет. Потому что класс страны определяется теми мозгами, которые есть в стране.

Как снизить последствия оттока человеческого капитала? Все дело в институтах

Во-первых, уже в нынешних условиях менять что-то можно и нужно, если мы понимаем, что это очень плохо. Для начала — не надо обрезать ниточки, а по этому поводу идут споры. Устраивать систему, которая позволяла бы нашей диаспоре из Армении, Казахстана, Израиля, Турции и так далее продолжать работать на частные компании. Менять налоговое законодательство, потому что у нас получается налоговый парадокс. Мы начинаем брать 30% с нерезидентов, в то время как мы их либо должны признать не своими, и тогда налоги с них должны брать там, либо, если мы хотим сохранить их в нашей экономике, надо продолжать брать 13%, как Минфин и предлагал, но решение это не принято.

Первое, что надо сделать: понять, что мы не хотим терять этих людей. Что мы хотим сохранения сотрудничества, интеграции, и для этого нужно кое-что поменять в законодательстве, чтобы люди могли двигаться туда-сюда, сравнивать ситуацию, находить здесь проекты, включаться в какие-то работы.

Читайте также на DK.RU >>> Александр Аузан: «У нас две страны в одной, и они хотят разного. Где искать компромисс?»

А что надо поменять по гамбургскому счету? В мире существует всего два типа институтов. Ученые осознали это за последние 20 лет — до этого мы как-то не различали, все говорили «совершенствование институтов». В какой-то момент я стал говорить аккуратнее: институты, которые вы совершенствуете, есть в большинстве стран, и в России — это т.н. экстрактивные институты. Они лучше всего умеют выжимать ренту. Монопольную, административную — какую хочешь. Эти институты у нас в стране налажены, мы за успешные нулевые годы выкачали триллион долларов. И где? Дело даже не в том, что они достались тому или не тому — их не видно в развитии страны.

До тех пор, пока институты настроены на выкачивание ренты, это малопривлекательная страна для умных людей. Это все равно что предложить людям жить среди угольных терриконов.

Во всем мире так устроено: если в каком-то месте начинают качать ренту, туда вахтовым методом наезжают, а жизнь себе обустраивают в другом месте.

Обустройство жизни — это т.н. инклюзивные институты. Такой трансформер, который ты подлаживаешь под себя. Во-первых, надо иметь автономию, даже не говорю о демократии, политической конкуренции и прочем. Автономия — это когда не только власть воздействует на тебя, но и ты воздействуешь на власть, и у тебя есть сферы защищенного пространства: эта власть не лезет в твою семью, идеи, религию. Плюс к тому, ты имеешь инструменты воздействия.

Налог на доходы физлиц у нас платит агент-юрлицо, это категорически неправильно. Это накачка огромных бюджетов Москвы и Санкт-Петербурга вместо того, чтобы влиять на свой муниципалитет, в котором вы живете, и переезжать в соседний, если вас не устраивает, как вас обслуживает ваша местная власть. Налоги — это вообще способ управления государством. Поэтому налоговую систему надо перестраивать. Гарантии надо иметь другие, в том числе гарантии от призыва. Извините, Государственная дума, которая не приняла бронь для кандидатов и докторов наук, приняв бронь для студентов.. Позвольте вопрос — а как это? А кто учить-то будет? Хорошо, давайте организуем это дело онлайн, из Казахстана и Армении. А как? Вы о чем думали, законодатели?

Пока мы не имеем осознания проблемы потери человеческого капитала как главного козыря для будущего России. Не нефть и газ же — главный козырь на будущее. Но главный козырь мы сейчас сбросили под стол. 

Последствия этих утрат начали проявляться уже сейчас. То, что происходит как обычно, как всегда в экономике — это противоречивая картина. То, что для одних беда, для других — праздник. Например, происходят стремительные карьеры: люди уехали, а кто-то быстро поднялся на эти самые места. Наверное, они хорошие ребята и имеют неплохое образование, но поскольку не накопили опыта и компетенций, сейчас я вижу во многих местах госаппарата, крупных корпораций драматические разрывы. Симпатичные лица и желание что-то сделать без понимания, как это на самом деле делается. 

Главное, что меня пугает, — горизонт мышления очень сжался в нынешних условиях. Поскольку умники не понимают, что будет лично с ними, они и не начинают проекты длиной в 20 лет. А технологический эффект дает проект длиной 20-30 лет. Кстати, популярное заблуждение в России. Считается, что такое успех в Силиконовой долине? Парень в 20-22 года в гараже сделал какую-то штуку и стал долларовым миллиардером. Все правда: гараж, штука, миллиардер. Только ему не 22 года, а 43 года в среднем. Ему нужно пройти вот такой путь, совершить 5-10 неудач, для того чтобы прийти к созданию этой самой штуки. Сейчас эта перспектива отрезана — и раньше-то были не очень настроены на то, чтобы входить в длинные проекты. Почему — если все настроены качать ренту и получить доход завтра, то какие инвестиции на 20 лет? Дело не в нефти и не в златолюбии: есть золото или нет, одни люди делают это для себя целью жизни, другие — чтобы доход и завтра. 

Поэтому нужно менять горизонт мышления, менять институты, мотивации — тогда мы начнем удерживать человеческий капитал и превращать во что-то очень серьезное для будущего страны. 

Очень обидно, что за трагическое время ковида мы проспали и не заметили колоссальный технологический успех России. На этапе форсированной цифровизации в 2020-2021 гг., который был во всех развитых странах, Россия вышла на фронтир. Две цифровые экосистемы, Сбер и Яндекс, каршеринг в Москве кратно больше, чем в остальных мегаполисах, мобильный банкинг лучший в мире. Теперь просто ногтями цепляемся, чтобы не все потерять.

Как восполняется человеческий капитал

Мы потеряли главный козырь, но не совсем. Чтобы было более реалистично, скажу. Заметьте, когда я говорю, что мы живем десятилетиями так, что человеческий потенциал на высоком уровне, несмотря на дурацкую образовательную политику, неудачные реформы и так далее. Он все время нарастает. В коридорах факультета я все время наблюдаю новых талантливых ребятишек.

В целом человеческий капитал воспроизводим и мобилен. Поэтому да, я считаю, что мы уронили под стол наш главный козырь на будущее, но мы не утратили его насовсем. Надо думать и про тех, кто уехал, и про тех, кто остался. Почти 3000 студентов факультета, который я имею честь возглавлять. Кто-то не хочет уезжать, и таких немало. Кто-то хочет, но не может. И это мозги на будущее страны. С ними надо говорить про ту Россию, которая будет через 10-15 лет, когда они войдут в силу. 

Сначала у них был вопрос «как жить?». Потому что это шок, экзистенциальная перемена картинки. На первый вопрос я ответил так: на территории университета устав запрещает любую политическую дискуссию, поэтому как вы относитесь к тому драматическому, что происходит, — не здесь и не в наших сетях. К тому же каждый шестой студент — иностранец и может иначе относиться к тому, что вы считаете правильным или неправильным. Поэтому — больше общайтесь, а главное, не поддавайтесь унынию, надо не давать ему времени и места.

Депрессия хорошо пожирает тех, кто дает ей для этого время.

Потом пришел вопрос: чему учиться, к чему готовиться? Сейчас мы серьезно работаем над тем, чтобы ответить на этот вопрос. Мы строили экономическое образование на основе того, что мир глобален, мы участвуем в глобальной экономической конкуренции, что она измеряется системой рейтингов. Теперь этой конструкции нет или она очень затруднительна. Спрашивается, какие у людей траектории? 

Сейчас поднялась волна против неоклассической экономической теории, микро- и макроэкономики... Извините, я бы сказал, что это бунт неудачников.

На самом деле, пока работают рынки, неплохо работают и эти микро- и макроэкономические модели из неоклассической ортодоксальной теории. 2022 г. показал, что российская экономика прошла стресс-тест на рыночность. Если мы будем говорить о способах выживания, то хорошо, что команда Центробанка погасила угрозу финансового коллапса в марте 2022 г. Но в целом 95% работы сделали бизнесы, госкомпании в том числе. Да, радоваться особо нечему, но и трагедии нет. 

Другой момент: у нас теперь гораздо важнее внутренние ресурсы и факторы. Раньше мы играли главным образом на глобальной доске, по глобальным правилам, а теперь нам нужно найти в себе какие-то резервы, которые мы не видели. 

Почему проблему бедности надо решать иначе, чем сейчас

Про бедных думают всегда, потому что их боятся. Потому что бедные — люди отвязные, они могут в какой-то момент всякое сотворить: не того поддержать, дорогу перекрыть, сделать еще что-то. Обратите внимание: у нынешней власти есть своя политика борьбы с бедностью и неравенством, ее просто не замечают.

Наверное, впервые за 30 постсоветских лет депрессивные регионы получили деньги и работу. Работу на предприятиях оборонно-промышленного комплекса, которые вели не очень веселое существование до 2012 г., а деньги — в виде военных контрактов, компенсации за ранения и смерть.

Создаются целые социальные фонды и они все адресованы фактически депрессивным регионам страны, которые до этого как-то были вне фокуса государственной экономической и социальной политики. Мир устроен сложно, сейчас эти проблемы решают таким образом.

Создает ли это устойчивость системы? На мой взгляд, определенную устойчивость — да. Является ли это стратегически правильным решением? Нет, совершенно не уверен.

Если мы десятилетиями намерены держать экономику на оборонно-промышленном комплексе и компенсациях за ранения и смерть, то чем мы намерены жить и заниматься? Может, мы все-таки найдем другие позиционирования в мировой системе и внутри страны?

Чем отличается поддержка бедных путем финансирования вооруженных сил или производства на ОПК от других вариантов? Двумя вещами. Во-первых, поддержка должна решать проблему бедности, а не создавать каждый год ситуацию, когда снова надо платить. Нужно расширять такую занятость, которая не зависит от военной ситуации. А если вдруг нам удастся решить ее в свою пользу, эти люди что, останутся без работы? Нужна какая-то другая политика.

Во-вторых, все, что бюджет тратит на военные действия, в экономическом смысле — уничтожение денег и продуктов. То, что вложено в инфраструктуру, дороги, будет жить десятилетия и давать эффект.

А то, что вложено в ракеты — полетело, сработало и уничтожено. Экономика, которая рассчитывает себя на десятилетия уничтожения продуктов, должна откуда-то брать источники. Когда я говорю, что денег сейчас достаточно, из этого не следует, что в этой модели можно жить 30 лет. У вас вытекут все мозги, если вы их не остановите силовым образом, вряд ли можно будет их мотивировать. У вас просто закончатся деньги. И сомнительно, что у вас произойдет инвестиционный бум.

Будет ли новый застой? 

Технологическое отставание — это что, новое для нас явление? Скажем прямо: мы как страна в технологических лидерах числились более 50 лет назад, в 60-е. В ряде точек, но точно не в массовом производстве потребительской продукции. Я бы сказал, что это не карма, а культурная особенность, которую надо использовать. На современном языке это называется «предпосылки развития креативной индустрии». И это перспектива реальная, потому что креативные индустрии нечувствительны к экономическим кризисам. Человек, полностью или частично потерявший работу, начинает превращать хобби в занятость, и оказывается, что он может придумывать видеоигры.

Технологическое отставание нарастало в 70-е, в 90-е — нарастало катастрофически. Потом, может, немного сокращалось. Ускорение относится только к последним годам цифровизации. Что нам угрожает? То, что мы уже видели. Это будет не СССР. Товары будут ниже качеством и дороже — это факт. Но они будут. Жизнеспособность будет обеспечена. Меня больше интересует другое: это обеспечивает выживание и занятость, но как быть с развитием? Для этого нужны человеческий капитал, другие институты, длинный горизонт и возможность вкладываться туда. Это довольно большая отчаянная работа.

В застой мы уже вошли, но не сейчас, а в 2012 г. За первые 20 лет постсоветского развития темпы роста российской экономики — 2% в год. Но у нас были колоссальные спады трансформационного кризиса начала 90-х, 1998 г., 2008 гг. И был огромный рост с 2003 по 2008 гг. А после 2012 г. — средний рост 1% в год. Мы растем в пределах статистической погрешности. Экономика почти останавливалась. 

Но то, что происходит с 24 февраля 2022 г., назвать застоем нельзя, потому что он обладает признаками стабильности и инерционности.

Инерция нарушена — факт. До такой степени, что это кардинально поменяло взгляд на будущее и уровень рисков. До 21 сентября 2022 г. люди не думали, что можно вот так, решением государства — человека раз! — и на боевые действия. В застое так не бывает. Так что сейчас турбулентность, которая может перерасти в мобилизацию. С моей точки зрения, в мире несколько стран, которые отличаются такими характеристиками, как российская экономика. Они находятся под воздействием «эффекта колеи». Мы будто проползаем одни и те же картинки. Количественный рост идет, а образы вокруг нас все время повторяются. Состояний три: застой, трансформация и мобилизация.

Застой — это сохранение и поддержание институтов, опора на ренту, отказ от преобразований. Мобилизация — силовые преобразования, связанные с изъятием ресурсов. Это Петр I, сталинская модернизация 1930-х. Но сейчас она не может идти такими же методами, потому что прямо противоположна по экономической ситуации. Сталинская модернизация была догоняющей, делалась за счет американского и германского оборудования, да еще при помощи американских и германских инженеров. В прямо противоположной ситуации методы не могут быть такими же.

Придет ли Россия к новому тоталитаризму 

Вероятность (что мы идем в ту же сторону использования бесплатной рабочей силы) невелика. Мы сейчас имеем экономику, чем-то похожую на НЭП. С одной стороны, у нас есть рынок, и на нем в 2022 г. произошла определенная либерализация, снижение регуляторной нагрузки. С другой стороны, возникают мегапроекты, похожие на государственный контроль промышленности в 1920-е, перспектива Госплана. И, конечно, у нас есть жесткая власть.

Хочу напомнить, что тот НЭП вырос в тоталитарное государство. Сейчас главное, чтобы двойственность российской экономики переросла не туда, а в другие направления государственного капитализма. Да, сценарий тоталитарного государства маловероятен. Мы не первая страна, которая впала в госкапитализм. Но он бывает разных моделей, и сейчас мы больше ориентированы на китайскую модель, которая перерастает в тоталитарную цифровую модель. Но есть и другие варианты движения, и этот вопрос отнюдь не решен. Экономика здесь имеет свой голос. 

Да, вероятность перехода в тоталитаризм есть. Но мы проверяли это опросами в 2020 г. Есть контрольный вопрос по отношению к собственности на персональные данные. В тоталитарной системе ваши цифровые тени принадлежат государству — это очень важный инструмент воздействия на вас. Подавляющее большинство российских граждан жестко высказывались за то, что цифровые данные — это их тень, которая принадлежит им. Это важный признак того, что спроса на тоталитарный контроль в России нет.

В политике спрос и предложение тоже никто не отменял. Если вы ломитесь с предложением, на которое нет спроса, то получите колоссальные транзакционные издержки, именуемые протестами, и, возможно, не те результаты, которые вам бы хотелось заполучить.

Материал подготовлен на основе интервью спикера на YouTube-канале Forbes