«В реабилитации чудо должно быть запланированным» — Андрей Белкин, «Человек года — 2023»

Есть основанный вами «Клинический институт мозга» и есть «Клиника института мозга». Как возникли эти структуры и что они собой представляют?

— Автономная некоммерческая организация «Клинический институт мозга» была создана в 2004 г. на базе центра неврологии и нейрохирургии городской клинической больницы №40. А «Клиника института мозга» появилась в 2011 г. Вячеслав Брозовский, в ту пору мэр Березовского, приехал ко мне с предложением: «У меня есть здание, сделайте там что-то хорошее». Так родилась идея создания реабилитационной клиники. Наряду со мной инвесторами проекта выступили два замечательных человека, далеких от медицины. Увидев бизнес-план, они сказали: «Это же лучше, чем нефть!» — и произвели реконструкцию здания за свой счет. Несколько лет назад мы с партнерами заключили договор о длительном выкупе, и теперь я единственный собственник «Клиники института мозга».

Сегодня она играет ключевую роль в организации реабилитации всех пациентов Свердловской области, перенесших инсульт или травму головного мозга. Мы смотрим тех, кто заканчивает лечение в неврологических, травматологических, нейрохирургических, реанимационных отделениях, и маршрутизируем их: распределяем по отделениям медицинской реабилитации Свердловской области. К себе же «забираем» самых тяжелых пациентов со всей России.

АНО ДПО «Клинический институт мозга» — другое юридическое лицо, автономная некоммерческая организация дополнительного профессионального образования. Это еще одно направление нашей деятельности. Целью его создания была подготовка сотрудников для собственной клиники. Но потребность в кадрах для реабилитации оказалась так велика, что к нам приезжают на обучение со всей страны, даже целыми бригадами. За шесть лет мы выучили порядка 1000 специалистов.  

Еще мы создали благотворительный фонд «Время — мозг», но он так и не заработал в полную силу. Мы пытались по аналогии с другими фондами публиковать истории наших пациентов, нуждающихся в помощи, и собирать донаты. Даже провели через него двух человек. Но сейчас нет специалиста, который занимался бы этим направлением, поэтому его пришлось законсервировать.

Директор издания «Деловой квартал» Сергей Дружинин вручает Андрею Белкину статуэтку в главной номинации премии «Человек года — 2023».

«Жертвуем бизнесом, чтобы быть лучшими»

В частной медицинской структуре эффективность и рентабельность должны быть приоритетными. Андрей Белкин это понимает, но, будучи увлеченным профессионалом, ставит на первое место медицинский результат. Поэтому рентабельность «Клиники института мозга», по его словам, несколько ниже средних для рынка 10%.

Почему и как произошло ваше расставание с бизнес-партнерами?

— Для них этот актив был стабильным, но не профильным. И в 2014 г. возникла ситуация, в которой они предпочли с ним расстаться. Меня в этом партнерстве все устраивало, в то же время я понимал, что рано или поздно могут возникнуть противоречия. В бизнесе расстаются по-разному, в нашем случае это произошло очень корректно, по обоюдному согласию. Мы договорились, что клинику следует отдать в руки, которые ею управляют, и заключили договор: до 2030 г. я должен произвести с бывшими партнерами все расчеты, так что мне надо жить долго, как минимум лет семь.

Вы собственник клиники и главный врач, можете единолично принимать все решения и определять стратегию развития. Для бизнеса это хорошо?

— Очень плохо, потому что нет человека, который вставляет палки в колеса, например, сдерживает инвестиции, если они не обоснованы. Интересы увлеченного профессионала, который все время хочет что-то делать, и интересы бизнеса могут противоречить друг другу.

В медицине уровень рентабельности составляет порядка 10%. «Клиника института мозга» — одна из самых скромно зарабатывающих в отрасли. Потому что мы много тратим на «удовольствия» — на новые технологии, штат сотрудников. У нас он самый большой среди реабилитационных клиник страны. Приведу пример: в крупнейшем федеральном центре Швейцарии насчитывается 10 специалистов на одну койку.

В больших российских больницах — 2–2,5 специалиста. В нашей клинике всего 45 коек (из них девять — в отделении реанимации, восемь — в дневном стационаре), при этом штат КИМ около 200 человек. Таким образом, с каждым пациентом работает до пяти специалистов. Это роскошь, которая «съедает» бизнес.

Если мы сократим количество сотрудников, рентабельность вырастет. Но приоритет и миссия клиники — быть лучшей. Для нас удовлетворенность пациента, а значит медицинский результат, на первом плане. В такой ситуации что-то должно проигрывать. У нас проигрывает бизнес.

Что делать, чтобы бизнес выигрывал? Теоретически можно продать клинику и остаться в ней на позиции руководителя.  

Вы всерьез рассматриваете такой сценарий? 

— Бизнес всегда можно продать. И в прошлом у нас были интересанты, в том числе иностранные. К нам приезжали представители фармкомпании Boehringer Ingelheim, в структуре которой есть предприятие, занимающееся реабилитацией. Они планировали масштабировать бизнес и приобрести клинику в России. После знакомства с нами профессор, ведущий специалист Boehringer Ingelheim, сообщил, что «Клиника института мозга» соответствует их уровню. Опытные наблюдатели сказали: «Они точно вас купят». В результате я получил прекрасные салфетки на Новый 2014 год. Но по понятным причинам предложение о покупке не последовало.

Еще клиникой интересовался норвежский пенсионный фонд. Его представители очень серьезно подошли к делу, но в итоге сказали: «Вы нам неинтересны, потому что вы бутик, вас дорого и сложно масштабировать». Из российских игроков к нам присматривалась сеть МЕДСИ. Но я рад, что мы сохранили самостоятельность. Поскольку последовал бы переход к корпоративной практике, трансформация, в результате здесь была бы другая клиника.

В которой, возможно, вам не нашлось бы места…

— Скорее всего, место нашлось бы. Поскольку мой врачебный диплом никто бы не отнял. Как и репутацию. В нашей сфере она держится на сарафанном радио (отзывах пациентов) и на признании в профессиональных кругах. 

«Самые тяжелые пациенты — самые благодарные»

«Все люди делятся на тех, кто уже прошел реабилитацию, и тех, кого реабилитация еще ожидает», — отмечают в «Клинике института мозга». Туда попадают после травм, заболеваний (менингит, энцефалит), но самый большой поток составляют пациенты после инсультов. Одна из особенностей клиники состоит в том, что она берет на себя самых тяжелых из них. Для реабилитации в КИМ используют как лучшие мировые практики, так и собственные уникальные технологии и методики.

Вы отметили, что «Клиника института мозга» маршрутизирует пациентов после травм и инсультов по отделениям медицинской реабилитации Свердловской области. Расскажите об этом механизме

— В Свердловской области есть ряд отделений медицинской реабилитации, они очень хорошие. Мы смотрим каждого пациента, который перенес инсульт или травму и соответствует определенной модели потери жизнедеятельности. Когда он заканчивает лечение в неврологии, травматологии или нейрохирургии, мы определяем отделение медицинской реабилитации, в которое он отправится. Мы располагаем всем коечным фондом региона, наша задача состоит в том, чтобы адекватно загрузить его нуждающимися пациентами.

Что дальше? Некоторые пациенты обретают независимость после первого этапа реабилитации, то есть могут добраться до дома, жить там и постепенно восстанавливаться. Для тех, кто не может, открывается наш этап. Мы берем их на реабилитацию в «Клинику института мозга». Причем это происходит в рамках системы ОМС.

О каком количестве пациентов идет речь?

— Мы курируем (анализирует состояние, консультируем, маршрутизируем) порядка 16 тыс. пациентов в год. В самой клинике проходят лечение до 1200 пациентов со всей страны с самыми сложными состояниями. Мы не завод, не конвейер, мы реабилитационный бутик. 

Как в общих чертах проходит реабилитация?  

— В рамках реабилитации мы помогаем пациентам восстановить навыки, необходимые для самостоятельной жизни. Первое и самое важное движение для человека — донести руку до рта. Потом начинается переход из лежачего положения в сидячее, из него — в стоячее. За этим следуют шаги. Так движется процесс реабилитации.

Это каждодневный труд, причем преимущественно ручной. Роботам можно «делегировать» лишь какие-то процессы. Представим пациента, которому нужно восстановить навык ходьбы. Его мозг начнет воспринимать связь с конечностями, если будет получать множество однотипных сигналов и в итоге сочтет их значимыми. Поэтому пациент должен совершать одно и то же действие не менее 500 раз в день. Эти 500 повторений можно доверить роботу. Остальное — ручной труд, потому что человеческое взаимодействия ускоряет реабилитацию.

С точки зрения бизнеса роботы — это здорово. Можно заменить трех инструкторов роботом и повысить рентабельность. Но пациенту нужно имя человека, который будет его поддерживать, сопровождать его упражнения эмоциями, советами. Робот этого делать не будет.

В целом задача специалиста по реабилитации состоит в том, чтобы воспроизвести реальный жизненный процесс, который интересует человека. Например, у него рука не функционирует должным образом и он не может доить корову. Он приезжает с конкретным запросом — и мы воспроизводим процесс, направленный на восстановление этого навыка.  

Но бывает, что человек остался жив, но не пришел в сознание. В такой ситуации необходимо выработать регламент взаимодействия, который понятен его родственникам, и сохранить ему шанс на восстановление. Обычно пациентам в вегетативном состоянии (сейчас его называют синдромом ареактивного бодрствования) покупают специальную кровать и держат отдельно в комнате. У нас другая идеология: мы считаем, что его надо посадить, одеть и поместить в комнату, где находится семья. Возможно, у него есть шанс выйти из этого состояния.

Мы со своими технологиями как раз выявляем статус этой ареактивности, этого безмолвия. У некоторых пациентов за ними скрывается условный Си Си Кэпвелл (герой сериала «Санта-Барбара»), думающий, но не могущий себя реализовать. Найти такого пациента — большая удача. «Клиника института мозга» «забирает» к себе самых тяжелых пациентов со всей страны, в их число входят и люди с хроническим нарушением сознания. Мы единственный реабилитационный центр в России с собственным отделением реанимации и интенсивной терапии.

В фильмах и сериалах показывают, что герои после комы, нескольких лет в состоянии ареактивного бодрствования быстро восстанавливаются, вступают в брак, в общем, живут полной жизнью. А как в реальности?

— А в реальности так не бывает. Существует коридор возможностей в полтора-два года. Если человек полгода пребывает в таком состоянии, то через год вряд ли женится — он не восстановится до такого уровня. Однако коммуницировать и обслуживать себя сможет. 

Суть нашей деятельности состоит в том, чтобы приблизить человека к тому состоянию, из которого он выпал вследствие болезни. Мы не оздоравливаем и не омолаживаем, мы последняя точка в маршрутизации. Поэтому, если человек в сознании, мы должны спросить, чего он хочет, и выстроить четкую схему действий. То есть мы исходим из приоритетов пациента. Это ключевой момент.

При одном и том же дефиците люди выдвигают на первое место разные вещи. Кто-то говорит: мне ходить особенно не надо, мне важно уметь червяка на крючок насадить. То есть приоритет — быстрое возвращение к рыбалке. Если лежачий пациент говорит, что хочет гулять, мы его «приземляем» и объясняем: чтобы пойти гулять, сначала надо сесть, а потом встать и сделать шаг. Давай разобьем это на этапы. 

Ответ «хочу быть здоровым» не принимается. Потому что здоровым этот человек уже не будет.  

Вы сфокусировались на самых тяжелых пациентов, руководствуясь научным интересом?

— Мы берем их, потому что они самые благодарные во всех смыслах. Они лучше всего отвечают на реабилитацию. Их динамика за отведенное время существенно лучше, чем динамика менее тяжелых пациентов. Последние в итоге и сами поправятся, а тяжелые пациенты — нет.

Я всю жизнь занимался нейрореанимацией — условно говоря, реанимацией Михаэля Шумахера и Си Си Кепвелла. У меня был профессиональный интерес: вот спасли человека, и что дальше? Сейчас мы это выясняем.

Вы лично занимаетесь клинической работой?

— Я смотрю всех пациентов «Клиники института мозга» и регионального сосудистого центра ОКБ №1.

Как вам удается совмещать врачебную, административную, преподавательскую деятельность и управление бизнесом?  

— Я не пишу историй болезни и не делаю назначений. В бизнесе я занимаюсь только стратегическими вещами. Пожалуй, сейчас я больше всего задействован в образовательном процессе, потому что этого, кроме меня, никто не сделает. Остальное есть кому делегировать.  

Какой вид деятельности приносит вам большее удовлетворение?

— Конечно, врачебная деятельность. Я не оперирую, но я реализую себя в том, что могу оценить стратегию лечения самых тяжелых больных.

Люди с серьезными заболеваниями, их родные часто надеются на чудо. Были ли в вашей практике истории, которые вас удивили?

— Для меня истории с хорошим концом — это нормально. А удивляют — с нехорошим. Такова специфика нашей работы. Любое «чудо» должно быть запланированным. Неправильный прогноз в нашем деле может сломать жизнь, потому что сюда приезжают за последней надеждой, а нам нередко приходится сообщать плохие новости. Представим пациента с поврежденным спинным мозгом. Он не восстановится, но на предшествующих этапах ему говорили: поедешь на реабилитацию, и тебя «починят». У нас этот человек узнает, что никогда не будет ходить. Для него это трагедия.

Но если я дам ему ложную надежду, он неправильно спланирует дальнейшую жизнь: он будет рассчитывать, что встанет и пойдет. А это невозможно, и ему надо писать новый сценарий своей жизни, например, думать о приобретении такой специальности, где он сможет работать руками и головой.  

Наивысшее удовлетворение получаешь, когда твои прогнозы реализуются: ты понимал, что сознание может восстановиться — и оно начало восстанавливаться. Кто-то скажет: случилось чудо. Но мы знаем: это было возможно при определенных условиях.

Подчеркну, что в реабилитации важно действовать, и это является предметом договоренности клиники с пациентом или с его опекунами. Когда я слышу фразу «мы снова хотим к вам», я спрашиваю: что вы сделали, чтобы зафиксировать результаты прошлой реабилитации? Вы проходили каждый день по 50 метров, как делали это здесь? Прежде чем взять пациента повторно, мы выясняем, как он справлялся дома, работал ли самостоятельно.

Единственное противопоказание для реабилитации — отсутствие желания у пациента. Если его нет, мы бессильны, и мы его не возьмем. Человека нельзя насильно сделать ни счастливым, ни здоровым, и реабилитировать тоже нельзя. В остальных случаях можно научить его жить дальше.

На какие вопросы о мозге вы хотели бы получить ответы? Наверное, их немало, давайте обозначим три ключевых

— Главный вопрос: все-таки как мозг работает? Потому что чем больше я им занимаюсь, тем меньше это понятно. Если сосредоточиться на чем-то не столь глобальном, первый вопрос: можно ли научиться управлять пластичностью мозга, то есть его способностью создавать новые нейронные связи? Работая с пациентами, мы рассчитываем, что при повреждении мозга какая-то функция переключится на другой участок, но до сих пор не понимаем, на какой. Например, если рука не работает, но мы заставляем ее это делать, есть шанс, что удастся активировать какую-то зону мозга, и она возьмет на себя функцию нового центра. Каждый раз это викторина: получится или не получится. Цель одной из наших лечебных программ как раз состоит в том, что мы ищем моторный центр в голове, который можно использовать для функционирования руки.

Второй вопрос: можно ли сопротивляться фатальным вещам, таким как болезнь Альцгеймера?

Третий: удастся ли вживлять чипы в мозг? Этим занимается Илон Маск. В моем понимании «зачипировать» можно почти все функции, но как добиться слаженной работы?

При вашей жизни ответы на эти вопросы будут найдены?

— Нет, они перманентные. Но мои интересы на финишной прямой ограничиваются забором вокруг клиники — теми процессами, в которые можно вмешаться. Процессы, в которые не можешь вмешаться, не надо анализировать, потому что они вызывают ненужные эмоции, раздражение и печаль. Зачем это надо? Надо делать, что должен.

Я должен еще кое-какие проекты запустить, пока не начался Альцгеймер. Довести до оптимального состояния процессы в клинике. Решение этой проблемы представляется мне более достижимым, чем перечисленных выше. Над ней я сейчас и работаю.

Еще у меня есть мечта — пансионат при клинике для временного проживания пациентов во время лечения и их родственников. С точки зрения бизнеса этот проект позволил бы нам увеличить обороты. Кроме того, он обладает безусловной социальной значимостью. Несколько лет назад я обсуждал эту идею с губернатором Евгением Куйвашевым, но у государства нет средств. Думаю и надеюсь, что проект может быть реализован при участии инвесторов.

Читайте также на DK.RU: В Екатеринбурге вручили премию «Человек года — 2023». Главная награда досталась врачу