Ольга Жданова: «Худо-бедно ведущий дела должник лучше, чем должник в стадии банкротства»

В первом квартале 2024 г. было зафиксировано 2094 корпоративных банкротства — меньше, чем в аналогичные периоды с 2012 по 2022 гг. По словам руководителя Федресурса Алексея Юхнина, количество банкротств «находится на крайне низком уровне» и «это не предел».

DK.RU попросил арбитражного управляющего, партнера юридической фирмы INTELLECT, руководителя офиса компании в Санкт-Петербурге Ольгу Жданову поделиться своим видением текущей ситуации в сегменте корпоративных банкротств.

С чем, на ваш взгляд, связано снижение числа корпоративных банкротств в России?

— Мне кажется, ушел большой пласт корпоративных банкротств, связанных с выводом активов. Многие предприниматели использовали процедуру банкротства как инструмент избавления от обязательств: возникли долги — бросили бизнес и начали новый. Эта схема больше не работает, поскольку все знают, что, где и как искать, и как оспаривать.

Например, 10 лет назад, чтобы убедить суд в реальности сделок, должник мог просто предъявить договоры с контрагентами (нередко, «нарисованные»). Сейчас, условно, он обязан предоставить пачку накладных, показать склад, на котором лежали товары, машину, на которой они перевозились, и работавших в компании людей.

Свою лепту внесло и развитие института субсидиарной ответственности: к ней привлекают не только руководителей и участников обществ, но и лиц, которые были задействованы в деятельности компаний, на которых переводились активы, которые участвовали в схемах. В целом, в рамках ООО (обществ с ограниченной ответственностью) ответственность стала не такой уж ограниченной. Мне кажется, бизнес на это реагирует и действует осторожнее.

Если сегодня компания «сваливается» в банкротство, значит, его нельзя было предотвратить. И мы имеем дело не с фиктивными, а с реальными банкротствами. По крайней мере, в моей практике должники до последнего пытаются договориться с кредиторами. В то же время банкротство в России сохраняет «похоронный» характер, пока что оно не стало процедурой оздоровления.

В мае Госдума приняла во втором и третьем чтениях законопроект о повышении минимального порога для начала процедуры банкротства юридических лиц с 300 тыс. до 2 млн руб. Чем обусловлено это изменение?

— Поправки в закон о банкротстве инициировал Верховный суд. Необходимость в увеличении минимального порога давно назрела. Все понимали, что долг в 300 тыс. руб. — недостаточное основание для начала банкротства юридического лица, что он может образоваться по самым разным причинам, в том числе в связи с особенностью ведения деятельности. При этом стоимость процедуры банкротства нередко превышала размер задолженности. Банкротство — длительный процесс, только наблюдение занимает от полугода. Бесконфликтные процедуры завершаются года за полтора. Банкротства, в рамках которых идут суды, оспариваются сделки с имуществом, затягиваются на годы. Вознаграждение арбитражного управляющего составляет 30 тыс. руб. в месяц, еще приходится платить за публикации — так, месяц за месяцем накапливается сумма, которая в итоге может превысить сумму задолженности. 

Повышение минимального порога до 2 млн руб. было связано и с необходимостью разгрузить суды. Банкротство часто используют как рычаг давления на должника, чтобы заставить его заплатить.

Представим большую организацию, у которой в целом все в порядке, но она затягивает процесс оплаты контрагентам до последнего. В какой-то момент контрагент теряет терпение и подает заявление о признании партнера банкротом. Понимая, что это чревато негативными последствиями, должник быстро платит — на этом дело заканчивается.

До сих пор «небольшому кредитору» было проще подать заявление о признании должника банкротом и быстро получить расчет, чем действовать через приставов. Поэтому суды были перегружены такими делами.

То есть с повышением минимального порога многим компаниям станет сложнее «выбивать» долги? 

— Да, но давайте все-таки исходить из того, что банкротство не является рычагом давления, это не институт исполнительного производства. У него несколько другие задачи.

Использовали ли минимальный порог в 300 тыс. в неблаговидных целях — чтобы закрыть чей-то бизнес?

— Нет, но подача заявления «небольшими кредиторами» могла спровоцировать «заваливание» бизнеса. Например, у организации есть большая долговая нагрузка, ее дела идут не блестяще, но она худо-бедно обслуживает свои обязательства. Чтобы как-то держаться на плаву, она выбирает кредиторов поважнее. В какой-то момент партнер, который остался «за бортом», подает заявление о признании должника банкротом. У остальных кредиторов не остается выбора: им надо включаться в реестр, подавая свои заявления. Это как снежный ком. В итоге деятельность должника парализуется: на этапе наблюдении компания еще может работать, но уже с массой ограничений.

Я бы не сказала, что «небольшие кредиторы» хотят закрыть бизнес должника, они просто стремятся ускорить процесс расчета. Но порой их действия приводят к «заваливанию» компаний.

>>> Читайте также: «В России банкротство — чисто похоронная процедура»

Вы отметили, что должники всеми силами стараются договориться с кредиторами, чтобы избежать банкротства. Охотно ли те идут навстречу?

— В непростой экономической ситуации все стали тщательнее считать деньги. Раньше большие компании могли инициировать процедуру банкротства должника из принципа. Они понимали, что не вернут деньги, но шли до конца, чтобы преподать урок другим партнерам: «не создавайте перед нами долгов».

Сейчас «принципиальных» банкротств практически нет. Кредиторы стараются заранее спрогнозировать финансовый итог процедуры и зачастую понимают, что худо-бедно ведущий свои дела должник лучше, чем этот же должник в стадии банкротства.

Поэтому стараются давать отсрочки, договариваться, брать отступные в виде имущества. 

Какие еще тенденции вы сегодня фиксируете в сфере корпоративных банкротств?

— На мой взгляд, имеет место некоторое ужесточение в отношении кредиторов: их начали привлекать к субсидиарной ответственности. Это единичные, но тревожные кейсы. Как было сказано выше, процедуры банкротства длительные, и кредиторы вместе с арбитражными управляющими пытаются извлечь из деятельности должников хоть какой-то доход. Это возможно, если должник — производственное предприятие, или у него есть имущество, которое можно сдать в аренду.

Я пристально слежу за банкротствами двух угольных шахт в Кемеровской области, где кредиторов привлекли к субсидиарной ответственности: с них взыскали около трех миллиардов рублей. Изложу суть этих дел упрощенно: кредиторы работали с шахтами через определенные организации (продавали уголь). Налоговая инспекция обратилась в суд с исками о взыскании с них убытков на основании использования банкротящихся компаний в своих интересах. Сейчас эти дела проходят кассацию. 

К сожалению, не все кредиторы добросовестные: существуют схемы, в рамках которых банкротят интересные предприятия и пытаются на этом заработать. Ведь в отношении компаний, находящихся в процедуре банкротства, действует ряд послаблений. Например, они освобождены от выполнения ряда обязательств, в частности, по налогам. При этом они продолжают активную деятельность и, например, продают продукцию аффилированным с кредиторами лицам.

Вы сопровождаете банкротство АО «ОРАКЛ Компьютерное оборудование» на стороне конкурсного управляющего. Чем оно интересно?

— В первую очередь тем, что с финансовой точки зрения у должника все было хорошо, и банкротство вызвано только прекращением деятельности компании в РФ. В отличие от других западных игроков ORACLE ушла из страны после начала СВО, «хлопнув дверью»: она не отработала авансы и не вернула их клиентам. Впоследствии десять кредиторов, в числе которых Сбербанк, Альфа-Банк, предъявили к компании требования на более чем 1,25 млрд руб.

В этом деле мы как команда юристов представляем интересы арбитражного управляющего: проводим аналитику, оспариваем сделки, привлекаем к субсидиарной ответственности.

Кажется, в России с ORACLE нечего взять.

— Нечего, но это большая корпорация, и иностранные компании, которые в нее входят, вполне платежеспособны. Есть несколько стратегий работы: во-первых, оспаривание сделок с контрагентами компании (вот уж кому не повезло); во-вторых, оспаривание сделок с топ-менеджментом, получившим «золотые парашюты» (нам уже удалось это сделать); в-третьих, привлечение к субсидиарной ответственности акционеров материнской компании ORACLE.  

Но акционеры материнской компании находятся за пределами России.

— Это непростой кейс. Но международные процедуры никто не отменял. И мы надеемся, что компания ORACLE предпочтет урегулировать эту ситуацию и выплатит все, что должна.

На ваш взгляд, большинство зарубежных компаний покидали РФ, скажем так, более цивилизованно, поскольку рассчитывают вернуться?

— Вряд ли они рассчитывают сюда вернуться. Во-первых, дело в некой деловой культуре, в стремлении соблюсти все требования законодательства. Во-вторых, в рисках, связанных с уголовной и субсидиарной ответственностью сотрудников и ключевых лиц компании в России. Поэтому кейс ORACLE — своего рода исключение из правила. Большинство зарубежных компаний уходят цивилизованно: продают свои российские подразделения, несмотря на длительный процесс согласования и не слишком выгодные условия.

Во время пандемии эксперты прогнозировали массовые банкротства в целом ряде отраслей. Есть ли сейчас таковые?

— Пожалуй, нет. Например, сейчас мы работаем с банкротством крупной компании, владевшей сетью аптек. Вроде бы эта отрасль неплохо себя чувствует, тем не менее, компания банкротится.

Мне кажется, наступило состояние стагнации: кардинально трясти перестало, глобальных перемен не происходит, и все как-то подстроились под новую реальность. Кто не выжил — тот не выжил. Кто выжил — тот пытается держаться на плаву.

Читайте также на DK.RU:

«Это опасные прецеденты». Роман Речкин — об изъятии акций СМЗ и «Макфы» в госсобственность

«Главное — не попадать в поле зрения властей, тихо лежать, притворившись полумертвым»