Банкующий

досье

Владимир Фролов

Мне всегда нравилась математика. Школьником я часто побеждал на олимпиадах, и на четвертом курсе УПИ мне предложили стать специалистом по АСУ (автоматизированные системы управления). Предупредили, что понадобится не пять лет, а пять с половиной — переучиваться и осваивать новые предметы.

В своей дипломной работе я предлагал проект перенастройки прокатных станов, позволявший сэкономить время и увеличить производство. Это математические задачи, описывающие системы массового обслуживания. После защиты как студенту-отличнику мне предложили работать в Институте черных металлов, даже по­обещали жилье — комнату в коммуналке, что по тем временам было жестом невероятной щедрости. На деле все оказалось не так. В институте мне не понравилось. Не потому, что обманули с комнатой, скорее из-за атмосферы. Там шла непрерывная пьянка — начинали обычно после обеда, часа в три-четыре (даже директор бывал изрядно навеселе). По утрам научные сотрудники предлагали друг другу освежиться в «ресторане «Ветерок». Это была формула для посвященных. Через арку возле диетической столовой на углу Ленина — Гагарина они уходили во двор дома, где на подстриженных кустах акации висели граненые стаканы (эра пластиковой посуды еще не наступила). Причем стаканы эти никто не воровал (!).

Но добило другое. Работал в Институте черных металлов сотрудник по фамилии Коркодинов (поначалу я был уверен, что Крокодилов). Было ему около сорока — по моим тогдашним меркам, возраст почти пенсионный. Под настроение Коркодинов делился со мной, что при благоприятном стечении обстоятельств ему положат оклад 160 руб. Или даже все 170. Высота полета фантазии меня просто потрясла. Я понял — это мое будущее: до старости ждать заработка в 160 руб., а пока мечта не сбылась, посещать «ресторан «Ветерок».

Захотелось все бросить. Я пришел к директору института, который в прошлом был секретарем обкома партии. Сказал: хочу уволиться. Он ответил, что мне, как молодому специалисту, придется отработать три года. Тогда я заявил, что напишу в партийные органы жалобу о процветающем в институте пьянстве. Беседа закончилась на повышенных тонах — он послал меня подальше, после чего оставалось забрать в отделе кадров трудовую книжку.

После неудачной попытки устроиться в Институт экономики (увольнение из Института черных металлов до истечения срока отработки показалось ученому секретарю подозрительным) я поехал к родителям в Нижнюю Салду. На Салдинский металлургический завод меня тоже не взяли, поскольку я был единственным на весь город экономистом с профильным дипломом. А все руководящие должности на заводе занимали люди без специального образования. У зама по экономике вообще была только средняя школа, равно как и у начальника отдела труда и зарплаты. Они тут же просчитали перспективу — после трех лет отработки я становился кандидатом в замы директора.

Но я не пал духом. Уехал в Тюменскую область на халтуру, заработал денег и купил комнату в Свердловске. Приобрести жилье тогда, конечно, было нельзя — только получить от государства. За деньги мне сделали ордер на несуществующую квартиру в Нижней Салде, чтобы обменять ее на комнату в Свердловске. С человеком, который там жил, я рассчитался, и он навсегда исчез из моей жизни.

Я поселился неподалеку от улицы Софьи Ковалевской и однажды, выйдя из дома, встретил знакомого. Когда-то он работал заведующим гаражом, учился на экономическом факультете в УПИ, и я за деньги написал ему диплом. Теперь, узнав, что я не могу найти работу, он посоветовал обратиться в Институт математики и механики. «Почему бы и нет?» — подумал я. Пришел в отдел математического программирования к Ивану Ивановичу Еремину. Тот меня выслушал и отвел к директору института Николаю Николаевичу Красовскому — лауреату Ленинской и Государственной премий, академику, Герою Социалистического Труда.

Николай Николаевич с ходу устроил мне экзамен по математике. Я не ответил ни на один вопрос — все, о чем он спрашивал, мы изучали на втором курсе. Пришлось сознаться, что ничего не помню. «Плохо, — сказал Красовский. — Иди посиди в приемной». Я вышел, ждать не стал, направился к выходу. Еремин меня вернул.

После двух месяцев подготовки мне уст­роили экзамен по математике. Я не только все подготовил, но еще и прочитал книгу Еремина — самым внимательным образом. И во время экзамена завел разговор о книге. Указал на опечатки. Предложил геометрическую интерпретацию одной из теорем. После этого у нас сложились доверительные отношения — он признал меня именно как специалиста, а не просто как свежеиспеченного экономиста из УПИ. С ним я прошел путь от молодого специалиста до доктора наук.

С 1982 г. я шесть лет работал в Физико-техническом институте УрО РАН (Ижевск) заведующим лабораторией. Ушел, когда академик Геннадий Андреевич Месяц предложил мне стать директором нового института экономического профиля, который только предстояло создать. Я понимал, что это профанация — в одну секунду институт не появится. Нужны десятилетия. Тогда со мной работало 15 человек, а требовалось намного больше.

Я отказался. Месяц сказал: не хочешь работать — свободен. Пришлось писать заявление по собственному желанию. Но я не мог просто уйти в никуда, бросив людей.

И тут, как обычно в моей жизни, все решилось случайно и удачно. Мне позвонили, сказали, что со мной ищет встречи Василий Сергеевич Чугуевский. Кто он такой, я представления не имел. Оказалось, директор Ижевского механического завода. Он собирался — ни много ни мало — управлять экономикой своего предприятия с помощью математических моделей (это в 1988 г.!). Я сказал, что это возможно, если он конкретизирует задачу. Был, правда, один нюанс — работать по хоздоговору Чугуевский не хотел, приглашал в штат. Я сказал: «Со мной еще 15 человек — нужны ставки и помещения». Ставки Чугуевский выделил, а помещение для начала дал плохонькое — круглую комнату без окон в управленческом блоке, стоявшем посреди цеха. Обещал, что через год переберемся в новое здание.

Я сказал: «Всю жизнь торчать на заводе не собираюсь, буду работать по контракту — через два года выполню работу и уйду». Чугуевский согласился: «Но если не сделаешь, я буду всем говорить, что ты — дурак».

На том и сошлись. Осталась частность — материально-техническая база. Я скромно попросил два компьютера (в конце 80-х гг. 386-я модель стоила дороже иномарки). «Чего-то я не понял, — возразил Чугуев­ский, — вас 15 человек, а компьютера только два. Остальные сотрудники в носу ковырять будут?» И купил 15 машин. От такой щедрости мы просто обалдели — привыкли, что в академии надо годами выпрашивать, а тут только скажешь — все дают.

Мы начали пахать и в целом с поставленной задачей справились, правда, не за два года, а за три. Чугуевский остался доволен, отдал нам компьютеры и разрешил еще год сидеть на его площадях без арендной платы. Это был царский подарок.

Тогда и появилась фирма «Симплекс» (так называется основной метод решения задач линейного программирования). Она продавала предприятиям программное обеспечение, которое мы разработали на Ижевском механическом заводе. Мы ездили по городам и весям — предприятий было навалом, все не упомнить. За один год заработали $1,3 млн в рублевом эквиваленте. Правда, после денежной реформы Гайдара эти деньги превратились в пыль. И нам стало ясно, что деньги легче заработать, чем их сохранить.

В 1992 г. в стране начался развал, и заводам стало не до программного обеспечения, бизнес «Симплекса» грохнулся.

В числе задач, стоявших перед нами, была оптимизация налоговых выплат. Проще говоря, мы помогали Ижевскому механическому заводу платить меньше налогов. В то время в России сложилась уникальная ситуация — одновременно действовали три налоговые системы: «хозрасчет 1», «хозрасчет 2» и «аренда с выкупом». Горбачев и Ельцин боролись за власть, и предприятия могли выбирать, кому выгоднее подчиняться: вначале Горбачеву, потом — Ельцину, затем — снова Горбачеву Так мы ежеквартально перепрыгивали с одной налоговой системы на другую.

Когда программный бизнес закончился, мы по инерции продолжали следить за всеми изменениями в налоговой сфере. В 1992 г. Сергей Борисович Воздвиженский (председатель исполкома Межрегиональной ассоциации «Большой Урал») даже по­просил меня высказать мнение о налоговой системе, а потом писал Гайдару письма, объясняя, что налогооблагаемая база по НДС сформулирована неверно.

Как-то раз приходит ко мне журналистка Лена Котельникова из «Коммерсанта» и говорит:

— В налогах не разбираюсь, а хочется понять, какие дыры в законодательстве помогают бизнесу уходить от налогов.

— Зачем это тебе? — спрашиваю.

— Для расширения кругозора.

Я рассказал ей несколько приемов ухода от налогов, которыми пользовались недобросовестные фирмы, и она накатала статью под названием «Профессор Фролов учит не платить налоги». Материал напечатали. Ситуация получилась двусмысленная: я в то время работал чиновником — директором Центра информатики и прикладных проблем управления при администрации Свердловской области.

Прихожу на работу — начинаются странные телефонные звонки. То мужик с Камчатки приглашает сотрудничать, говорит, вся рыба «под ним». То винодел из Краснодара. Выхожу в приемную, спрашиваю у секретаря, что за бред. Она показывает мне статью в «Коммерсанте». У меня внутри все помертвело. Звоню Котельниковой, телефон не отвечает.

Вечером, часов около восьми, она по­явилась... «А ну-ка, иди сюда!» — говорю и начинаю матом крыть. А она все спокойно выслушала, ни один мускул на лице не дрогнул, и отвечает: «Глупый вы человек, Владимир Николаевич. За такую раскрутку миллионы долларов надо платить. А я вам сделала ее бесплатно».

И оказалась права. Экономика в стране трещит по швам, денег у предприятий нет, программное обеспечение никто не покупает, а мне идут звонки: расскажи да расскажи про налоги.

Ну, думаю, есть в этом правда жизни. Как уклоняться от налогов, я рассказывать, конечно, не стану, но они, похоже, плохо представляют, как вообще надо платить налоги. Без обучающего семинара не обойтись.

А чтобы проводить семинары, нужна контора. И ассоциация «Налоги России» придумалась как-то сама собой... Красивое название. Я тут же воспарил, думаю, налоговая система плохая, надо ее переделать. И в уставе ассоциации написали: «Разработка налоговой системы Российской Федерации».

Стали проводить семинары. Наработали практику, получается, хлеб с маслом уже есть, а икры маловато. А что, если наши познания в области налоговой системы использовать в арбитраже?

И пошли мы в суд отстаивать интересы предприятий. Первым был завод им. Калинина, у которого возникли коллизии по НДС. Это дело мы выиграли. Затем — второе предприятие, третье, четвертое. И как потекли деньги со всех сторон!..

Заработали еще больше, чем на программном обеспечении.

Вызывает меня глава областной налоговой инспекции Виталий Евдокимович Петунин и говорит: «Прекрати заниматься вредительством, или я тебя раздавлю». Пытался я ему объяснить, что мы живем в правовом государстве, где само государст­во должно жить по им же созданным законам. Но куда там... К нам зачастили налоговые проверки одна за другой. А мы продолжаем судиться, и «Коммерсантъ» регулярно публикует статейки о наших поединках в арбитраже.

И все бы ничего, но денег скопилось порядочно, надо было их куда-то пристроить, чтобы не сгорели. Так появилась мысль купить банк.

Почему банк? Кто-то сказал: «Сейчас самый прибыльный бизнес — банков­ский. Вы же ребята не глупые, чего в банк не идете?»

Мы подумали: «Действительно, в экономике мы разбираемся. Почему бы и нет?»

В Екатеринбурге был банк «Клипер», который плавно шел к банкротству из-за проблем в управлении. А у нас денег было много, вкладывать их куда-то надо, и мы сказали владельцу банка: «Давай-ка купим твой бизнес, пока ты не разорился». Покупали мы, по большому счету, лицензию, поскольку с нуля оформлять банк хлопотно. Сделка состоялась 27 мая 1993 г. («Клипер» получил банковскую лицензию 9 сентября 1992 г.).

Помню, один из журналистов сказал: «По морю плывет клипер, на клипере — шкипер, у шкипера — триппер... И это ваш банк?» Нет, говорю, название мы сменим. Банк стал «Северной казной». Обоснование было простое: пока нам достаточно для бизнеса Северного полушария.

В ЦБ мне тогда сказали: «Можешь назначать председателем правления человека, которому доверяешь, но при условии, что его заместителем станет опытный банковский работник». Кандидатуру женщины, проработавшей на руководящих должностях почти три года, в ЦБ завернули — слишком маленький стаж. Равно как и совсем уже опытную даму, у которой была грамота 1943 г. «За ударный труд» с подписью Сталина. В конце концов мы нашли компромиссную фигуру: ей было под 40, руководящий стаж около десяти лет.

Помещение для банка (бывшее общежитие охранников, сопровождавших военные грузы, расположенное на Космонавтов, 18, корпус 40) нам внес в уставный капитал директор ЗИКа, которому мы помогли выиграть судебный процесс — прошли все инстанции, включая Высший арбитражный суд (речь шла о штрафных санкциях, суммы были фантастические — в случае проигрыша заводу пришел бы конец).

В начале 1994 г. мне позвонил немецкий банкир. Сказал, что его задача — познакомиться с уральскими банками. В бывшем общежитии в моем кабинете уже шел ремонт, и я перебрался в небольшое складское помещение, доверху набитое унитазами. Туда немец и пришел. Спрашивает:

— Какое место в регионе занимает ваш банк?

— Последнее.

— Может, вы зря теряете время?

— Нет, — говорю, — не зря. Через десять лет мы станем первыми в Свердловской области.

Он меня принял за идиота. Сидит человек на фоне унитазов и рассказывает, как всех победит. И начал он мне звонить ежегодно: «Ну что, Владимир, какое место вы занимаете?» А я ему отвечал: «Двадцать пятое Десятое Пятое»

На все десять лет у немца терпения не хватило. А мы за этот срок действительно стали первыми в области.

Все самые важные события в нашей жизни происходят случайно. В 1992 г., будучи в Москве, я встретил на улице Сергея Борисовича Воздвиженского — он собирался на прием к Юрию Владимировичу Скокову (тогда — секретарь Совета безопасности РФ) и предложил составить ему компанию. Пока они беседовали, я коротал время в приемной среди людей с внешностью отставных генералов КГБ. Затем и меня пригласили в кабинет. Скоков (с подачи Воздвиженского) показал мне проект устава Совета безопасности. Попросил высказать мнение. Я вышел в приемную, прочитал текст и сказал, что, на мой взгляд, безопасность страны обеспечивается развитой экономикой, а не силовыми структурами. Первым замом в Совете безопасности должен стать человек, отвечающий за экономическую безопасность страны. Скокову эти мысли показались здравыми. Спрашивает: «Ты можешь написать раздел по экономической безопасности прямо сейчас?»

Вновь выхожу в приемную, два часа пишу этот раздел, отдаю Скокову. Тот интересуется:

— А что такое вообще — экономическая безопасность?

— Ну, это долгий разговор.

— Ничего, — говорит, — время у нас есть. Приезжай во вторник, расскажешь.

Одним вторником, правда, дело не ограничилось. Беседы со Скоковым и другими высокопоставленными чиновниками продолжались четыре недели.

Скоков велел изложить мои соображения на бумаге. Я написал брошюру, какой должна быть налоговая реформа в России, и отдал ему.

Несколько позже Скоков возглавил Федерацию товаропроизводителей. И предложил мне написать документ прямого действия — Налоговый кодекс.

Первым делом я решил рассчитать налоговую нагрузку, при которой возможно только простое воспроизвод­ст­во: предприятие работает, платит налоги и зар­плату, делает ремонты и поддер­живает производство на постоянном уровне. Но не развивается. Это — предел, за которым начинается деградация. Мне требовалась информация о реальных налогоплательщиках. А начало 90-х — время разгула рэкета. Налоговая инспекция засекретила сведения, чтобы криминал до них не добрался. Когда я обратился к налоговикам с просьбой, мол, надо анализировать данные по налогам, а информации нет, мне сказали: «Отчетность — это справочник рэкетиров. Преступники узнают, сколько денег можно выкачать с конкретного предприятия». Я тогда предложил сделать сведения анонимными. То есть оставить данные только об отраслевой принадлежности предприятия (металлургия, торговля и пр.). На том и сошлись. Благодаря связям с директорами предприятий я получил также информацию о ВСМПО, Уралмаше, Уралэлектромеди, Уралвагонзаводе, НТМК и Пневмостроймашине.

Цифры потрясали. Получалось, что, если 45-47% дохода предприятия забирать на налоги, денег для развития не останется. А в России тогда по отдельным видам производств налоговое изъятие доходило до 58% и даже до 65%! И я докладывал Скокову, что как минимум платить столько налогов без деградации производства нельзя!

Создание и продвижение Налогового кодекса оказалось сложной интеллектуальной задачей. В чем-то даже более сложной, чем научная работа.

Во-первых, информацию приходилось добывать самыми хитроумными путями.

Во-вторых, многое зависело от субъективного, человеческого фактора. В науке, конечно, тоже есть интриги, но они носят, так сказать, локальный характер. А тут были задействованы силы государст­венного масштаба.

И главное: когда мы занялись вопросами налогообложения, выяснилось, что никакой теории — научной, обоснованной, строгой — нет! Я, как и любой научный сотрудник, знаю: всякая теория строится на аксиоматике. А тут не было ни теории, ни аксиом. Все нужно делать самим. С нуля.

Мы начали с аксиоматики. Одна из аксиом звучала так: «Расходы на сбор налогов не могут превышать поступления от этих налогов в бюджет». Иначе налог абсурден. В этом смысле абсурдной была прогрессия по подоходному налогу — затраты превышали поступления более чем в десять раз.

Другая аксиома: нельзя возлагать на налоги социальную функцию. Этим должен заниматься бюджет.

Здесь опять-таки к одной математике все не сводится. Считается, что прогрессия по подоходному налогу социально справедлива, поскольку изымаются деньги богатых. Но богатые наделены многими возможностями, они всегда смогут совершенно легально уйти от налогов. Получается, что прогрессия берет деньги не с богатых, а со среднего класса. То есть прежняя налоговая система препятствовала росту среднего класса — социальной базы для демократии.

Другими словами, хорошая налоговая система решает единственную задачу — обеспечить развитие экономики, которая, в свою очередь, приносит все больше налоговых поступлений. Когда страна встанет на ноги, в бюджете появится достаточно денег. И собранные средства можно будет тратить куда захочется, в том числе на обеспечение социальной справедливости (высокие пенсии, бесплатное образование, дешевая медицинская помощь и пр.). Но как только вы заложите в налог социальную функцию, государство обеднеет.

Вывод: налоговая система должна обеспечивать наивысшую экономическую эффективность. А вот когда в бюджет уже наскирдовали много денег, можно заботиться и о социальной справедливости.

1 июля 1994 г. должен был состояться конкурс проектов Налогового кодекса РФ, объявленный премьер-министром РФ Виктором Степановичем Черномырдиным. К лету мы свою работу завершили, но наш проект оказался единственным, и конкурс не состоялся.

Новый конкурс объявили только в 1997 г. Наш кодекс пришлось срочно переписывать — кое-что уже морально устарело. Мы работали как сумасшедшие. Оббежали все госдумовские комитеты, землячества, партии. Однако правительственный проект кодекса собрал больше голосов, чем наш. Хотя разница была невпечатляющая. Я сидел в зале и, конечно, был расстроен. Сказал, что России пришел конец, потому что правительст­венный кодекс не предлагает никаких новаций. Те же запредельные налоги, та же прогрессия по подоходному налогу, те же налоги с оборота.

Тут снова помог случай. Рядом со мной сидел политик, лоббировавший интересы тюменских нефтяников. На мою реплику он ответил: «России конец не придет никогда». Я изложил ему свои аргументы. Он сказал: «Сделаем так: билет сдавай, ни в какой Екатеринбург ты сегодня не полетишь».

И посадил меня в автомобиль вместе с Сергеем Дмитриевичем Шаталовым, заместителем министра финансов России, отвечавшим за продвижение правительственного кодекса. Поехали на какую-то загородную дачу. Мы с Шаталовым долго спорили. Ругались матом. Потом остыли и пришли к соглашению: правительственный проект кодекса снимут, в по­следующие месяцы и годы один за другим будут реализованы основные положения нашего кодекса (правда, налог с прибыли отменять не стали, хотя мы на этом настаивали).

Ключевые принципы налогообложения, разработанные нами, сохранились и сегодня. В целом работа над Налоговым кодексом России продолжалась пять лет. Можно было, конечно, посвятить это время исключительно банковской деятельности и многого достигнуть уже тогда. Вероятно, поэтому я не стал «олигархом первой волны», но жить в тот период мне было интересно.

Приближение финансового кризиса я предсказывал еще в начале 90-х гг. Видел, что экономика неэффективна, преж­де всего из-за налоговой системы. И с 1996 г. начал строить банковские офисы — по одному в квартал. Сотрудники говорили мне: «Остановите это безумие. Офисы загружены работой на 15%. Люди ничего не делают, но получают зарплату. Если банк разорится, вы найдете работу, а мы — нет». Я отвечал: «Если грянет кризис, жертвы кораблекрушения должны прийти к нам. Где мы их примем, если нет площадей?»

А кризис приближался. Просматривая аналитические материалы за 1997 г., я убедился, что весь экспорт России убыточен. Причин, разумеется, было несколько, но главная — переоцененный рубль. Анатолий Борисович Чубайс, затеявший борьбу с инфляцией, создал валютный коридор. Цена доллара могла изменяться только в пределах 6,25-6,45 руб. В результате издерж­ки предприятий стали большими, а продукция — неконкурентоспособной по цене. По расчетам, уже тогда рубль надо было девальвировать как минимум на 70-80%.

В то время я часто бывал в Государст­венной думе в связи с Налоговым кодексом. Предлагал сделать доклад «Бархатная девальвация рубля», но мне объяснили, что страна идет верным курсом, причин для беспокойства нет. Я обсудил ситуацию с Сергеем Юрьевичем Глазьевым (в то время — начальник информационно-аналитического управления аппарата Совета Федерации РФ. — Прим. ред.), и он сказал, что знает экономиста, который думает так же. Дал его координаты. С этим человеком мы никогда не встречались лично, но много разговаривали по телефону. Электронной почты тогда не было, поэтому свои материалы он отправлял мне с нарочным. В одной из его статей — «Мобилизационная экономика» — как раз говорилось о приближающемся кризисе.

В мае я собрал топ-менеджмент банка, руководство страховой компании и ассоциации «Налоги России». Толкнул речь о грядущем кризисе. Тогда же, выступая на АТН, я предсказал гипердевальвацию рубля в три-пять раз. И назвал срок кризиса — август 1998 г.

В 1998 г. банк «Северная казна» занимал седьмое место в Свердловской области. На 1 августа у нас было 467 млн руб. активов (для сравнения: у Уралвнешторгбанка — 1,2 млрд руб., у Трансбанка — 1,8 млрд руб., у УБРиРа и Уралпромстройбанка — 2 млрд руб.). То есть мы были мелким региональным банком.

Ситуация складывалась отвратительная. У «Северной казны» была отрицательная валютная позиция — $22,5 млн. То есть мы брали в долг доллары, а кредиты выдавали рублевые. И треть наших активов — 150 млн руб. — размещалась в ГКО. Было очевидно — если доллар подорожает, банку придет конец.

Что делать? К счастью, почти все ГКО погашались в июле. Я сказал: «Избавляемся от ГКО, покупаем доллары и выходим из отрицательной валютной позиции». Так мы и сделали — затарились долларами по самую крышу и оздоровили баланс. Кредиты в рублях выдавать перестали.

Топ-менеджеры банка посчитали меня идиотом. Смысл их высказываний был примерно таким: «Сейчас мы берем дешевый доллар, перекручиваем его в рубль, даем под большие проценты. Мы делали так всегда — и у нас все круто. А Фролов испугался и запаниковал». На что я ответил: «Я акционер, и будем делать так, как я сказал».

И вот благодаря тому, что «Северная казна» заранее свернула рисковые операции и сформировала филиальную сеть, банк преодолел кризис, перескочив с седьмого места на первое. Это был ключевой момент — именно в 1998 г. мы набрали клиентскую базу.

29 апреля 2008 г. банк «Северная казна» разместил дополнительную эмиссию — 6 млн 170 тыс. акций — в шведском инвестиционном фонде East Capital Explorer Financial Institutions Fund AB, увеличив уставный капитал на 10%. На российском рынке никто нам за 10% акций не стал бы платить 1 млрд руб. — российских инвестиционных структур на рынке мало.

Еще раньше мы вели переговоры с Дойче Банком, но, когда начался мировой финансовый кризис, банк отошел в сторону. Тут поступило предложение от шведов — они сами нас выбрали.

Мы не собираемся продавать контрольный пакет. Разговоры о том, что к нам зашел стратег, не соответствуют действительности. Шведы — портфельщики и только. Через четыре года они продадут свои 10% акций. Что касается лично моего положения в банке, то до ухода Чернавина у меня было 20% акций, сегодня — около 40%. Я не претендую на контрольный пакет. Банк — большая публичная структура, и контроль отдельного физического лица — это неправильно. В этом смысле мне понравилась фраза Тимура Горяева. Он сказал: «Финансовое здоровье крупной корпорации не может зависеть от психического здоровья отдельно взятого человека». Я тоже так считаю.

Чего мы ждем от инвесторов? Первое — шведы уже повысили капитализацию «Северной казны». Второе — они приподнимут нам рейтинг, и мы сможем привлекать более дешевые деньги. Третье — они отладят нам некоторые бизнес-процедуры. В частности, мы уже предложили им на экспертизу наш интернет-банк.

С увеличением капитализации у нас в ближайшие годы проблем не будет. 1 января 2009 г. мы сможем переоценить недвижимость. Не знаю, как цены на недвижимость будут вести себя в течение года, но, думаю, речь может идти о 1,5 млрд руб. И кроме всего прочего, у нас уже практически амортизирован субординированный кредит. Можем еще пару миллиардов субординации взять в любое время.

В этой ситуации мы перешли на траекторию быстрого роста. К 1 сентября 2009 г. банк «Северная казна» будет в два раза крупнее по сравнению с 1 января 2008 г. Представляете: через полтора года рядом с нынешней «Северной казной» появится еще одна «Северная казна»! Наша цель — из регионального банка лет за пять превратиться в крепкий федеральный банк.