Евгений Миронов: «Мы — в бетонном колодце, где жизнь ничего не стоит»

Евгений Миронов — один из самых талантливых актеров в современной России. Об этом говорит хотя бы список его ролей — театральных и кинематографических. Он органичен и убедителен как у Петра Тодоровского в фильме «Анкор, еще Анкор!», так и в спектакле «Страсти по Бумбарашу» Владимира Машкова, в «Дневнике его жены» Алексея Учителя и «Вишневом саде» Эймунтаса Някрошюса, в сериале «Идиот» Владимира Бортко и в «Рассказах Шукшина» Алвиса Херманиса, в «Круге первом» Глеба Панфилова и «Гамлет|Коллаж» Робера Лепажа.

В Екатеринбург Евгений Миронов приехал на один вечер. Между съемками фильма «Сердца Пармы» в пермской Губахе и репетициями спектакля «Мастер и Маргарита» в канадском Квебеке он принял участие в Екатерининской ассамблее. В эксклюзивной беседе с DK.RU актер рассказал о любимой работе и новых ролях. А еще о том, как боялся писать свое имя на ладони девушки и почему это перевернуло его жизнь.

О Екатеринбурге, Николае II и бетонном колодце

Первое, на что я отправился посмотреть в этот приезд в Екатеринбурге, — Храм-на-Крови. До этого для новой постановки Театра Наций «Я убил царя» режиссера Михаила Патласова всем участникам проекта необходимо было досконально изучить обстоятельства гибели Николая II. Это не обычный спектакль, а интерактивное погружение зрителя в события 1918-го года с использованием современных технологий — очков виртуальной реальности, наушников, 3D-принтера… Зритель не сидит перед сценой, а становится непосредственным свидетелем событий.

Моя роль в этом проекте — Николай II. Хотя говорить, что я «играю царя», наверное, не совсем правильно. Это документальный театр, в котором Патласов уже набил руку — в нем нет необходимости глубоко погружаться в образ, достаточно грима, костюма и передачи психологического состояния героя. Но чтобы поймать состояние, я читал дневники как самого Николая II, так и тех, кто его расстреливал, познакомился с судмедэкспертом Сергеем Никитиным и следователем Владимиром Соловьевым. Это невероятные люди! Они возобновили расследование убийства царской семьи в 90-е годы — просто вспомните, что это было за время! Команда спектакля два года собирала материал, исследовала все возможные источники, встречалась с людьми, которые обнаружили останки Марии и Алексея, подняла архивы, отсмотрела тысячи фотографий — и оживила их.

Постановка «Я убил царя» идет в Новом пространстве Театра Наций. Это старинный особняк 1812 года, и он во многом похож на Ипатьевский дом в Екатеринбурге. Попадая в подвал, зрители сразу же погружаются в определенную атмосферу, а потом очки виртуальной реальности переносят их в большой многометровый колодец, куда сбрасывали тела убитых.

В Екатеринбурге Евгений Миронов прошелся с экскурсией по Синара-Центру. «Это впечатляет. Я знаю, что такое восстанавливать памятник архитектуры: наше Новое Пространство Театра Наций такой же памятник. Нужно пройти массу комиссий, чтобы сделать что-то толковое. Хорошо, что бизнес в Екатеринбурге сделал это. Причем сделал себе в убыток — никогда такие затраты на создание общественного центра не окупаются».

На всю глубину колодца — фотографии, каждую из которых можно выбрать, и она оживет: актеры отыгрывают историю от того мгновения, которое было запечатлено на снимках. Зритель может смотреть на царскую семью, может повернуться — и попасть к солдатам, услышать, как они хвастаются друг перед другом: «Моя пуля была первой, я убил царя!». Каждый сам выбирает для себя последовательность сюжетов.

Вначале мы хотели сделать иммерсивный спектакль (обеспечивающий полный эффект присутствия, погружающий в (виртуальную) среду — прим. ред.). К сожалению, по бюджету такой вариант оказался неподъемным. Но нет худа без добра: мультимедийный формат, в котором сейчас существует постановка, позволяет вывезти ее в другие города. В первую очередь, конечно, в Екатеринбург. Потому-то мне и было важно побывать в Храме-на-Крови: прочувствовать место, посмотреть, что его окружает, погрузиться в эту историю, как будто в тот самый колодец, куда бросают тела, где жизнь ничего не стоит. Этот колодец… Он ведь до сих пор у нас не закрыт!

О выборе ролей и Понтии Пилате

У меня ощущение, что это не я выбираю роли, а они выбирают меня. Такого, чтобы я задумал кого-то сыграть и шел к этому, не было. Всегда приходит режиссер, предлагает роль, и я мгновенно загораюсь идеей. Вот, скажем, пришел ко мне Володя Хотиненко — кстати, ваш земляк: «Я хочу снять картину о Достоевском, но сделаю это только если ты согласишься на роль». Как я могу отказаться?

Хотя случаи, когда я собирался играть одного персонажа, а достался другой — были. Для следующего сезона Театра Наций уже сейчас репетируем «Мастера и Маргариту» Булгакова со знаменитым канадским режиссером Робером Лепажем. 13 актеров, у каждого по несколько ролей. Мне было интересно сыграть Понтия Пилата. И я даже прикинул на себя эту роль на первой читке, но Лепаж отозвал меня и сказал: «Женя, ты будешь играть другую роль». Я ответил: «Ок! Хорошо, что вообще буду». И теперь репетирую Мастера. 

«Мастер и Маргарита» — вторая постановка Робера Лепажа для Тетра Наций. Первым был шекспировский «Гамлет|Коллаж» в необычном прочтении: Евгений Миронов один сыграл все роли. В «Мастере...» задействованы Чулпан Хаматова, Андрей Смоляков, Виктор Вержбицкий и другие.

О личных историях великих людей и праве их рассказывать

Конечно, артист — потрясающая профессия. Чтобы погрузиться в другой мир, нам не нужно включать дома кино или открывать книгу — мы погружаемся в чужие миры каждый день во время работы.

Самое интересное для меня — играть реальных исторических персонажей. Чаще всего это сложные, многогранные личности — иначе бы они не вошли в историю. Чем сложнее фигура, тем любопытнее разобраться, что лежало в основе характера, что подвигло принять те или иные решения. В одном фильме или спектакле всю жизнь пересказать невозможно, нужно черты характера и временной период, так, чтобы персонаж получился наиболее ярким и правдоподобным. Источники бывают противоречивыми, и уже твоя интуиция, твое понимание человеческой природы помогает отсечь лишнее.

Главное для меня в работе над ролью исторической личности — найти обоснование, для чего я это делаю. Вот, скажем, Достоевский. Я долго мучился: имею ли право рассказывать личную историю человека? Одно дело — играть героя его романа «Преступление и наказание» или в «Братьях Карамазовых» — там литературные персонажи. Совсем другое — показать жизнь художника, большого серьезного писателя.

Внутренний дискомфорт исчез лишь после того как понял, что рассказываю кухню гения. Достоевский вынимал своих героев из себя. Только пройдя сложный путь любовных отношений, испытав страсть и отказавшись от нее, после борьбы с самим собой Федор Михайлович написал свои книги. А значит, я имею право рассказать о его личной жизни, ведь она — часть творческого механизма.

Евгений Миронов: «Мне интересно узнавать о своем персонаже те вещи, которых я по тем или иным причинам не знал. В том числе — как кто-то играл этого же героя до меня. Когда готовился к Гамлету, посмотрел предшественников — потрясающих актеров: и Лоуренса Оливье, и Ричарта Бертона, и, конечно, нашего Иннокентия Михайловича Смоктуновского. Мне было это необходимо, чтобы выразить свою точку зрения на этого персонажа, донести свою позицию до зрителя»

Другая история с Лениным. Тот период, который мы с Володей Хотиненко показываем в картине «Ленин. Неизбежность», практически не исследован. Обычно Ленин уже на броневике, уже руководит штурмом Зимнего Дворца. Мне же было интересно показать Владимира Ильича в иммиграции: что чувствует человек, заряженный на изменения мирового масштаба, находясь в изгнании, когда его талант никак не может быть востребован?

А еще  меня интересовал быт. В советское время не разрешалось показывать, как Ленин кашляет, как он сморкается, целуется, как он ест, как пьет… Это оказалось нетривиальной задачей, потому что материалов совсем немного: какие-то воспоминания Надежды Константиновны, что-то из источников художественного характера. Солженицын написал: взгляд Ленина был как кончик шила. Вот по таким крупицам мы с режиссером и создавали образ.

Евгений Миронов: «Есть такой кинематографический анекдот — из серии «это действительно было». Лоуренс Оливье и Дастин Хоффман снимались на одной площадке. Хоффман играл бомжа. Лоуренс уже был в павильоне, готовился к съемке. Заходит Хоффман — рваная одежда, непонятно чем воняет. Оливье его спрашивает: «Голубчик, почему вы так выглядите?» Хоффман отвечает, что он вживается в роль: облазил все помойки, ночевал неделю под мостом. А Оливье так снисходительно замечает: «Простите, а вы играть не пробовали»? Мне ближе позиция Хоффмана. Может быть, и не надо жить с бомжами, чтобы сыграть бомжа. Но я из тех артистов, которым интересно понять суть героя»

О меценатах, театре и обычности «необычных» людей

Как руководитель театра, продюсер могу сказать: все театры убыточны. Если бы у нас не было меценатов, мы не смогли бы себе позволить ни Уилсона, ни Лепажа, ни Брауншвейга. Конечно, есть чисто коммерческие проекты — это Бродвей. Но, скажем, Metropolitan Opera живет только за счет меценатов. У них баснословный бюджет — но все это частные вложения.

Найти меценатов — непросто. В России принят закон, но он, как водится, абсолютно не работает. Любой театр — хоть Большой, хоть Малый, хоть Театр наций — зависит от дружеских связей, от личных симпатий. Мы ведь не можем гарантировать возврат денег, потому что успех или неуспех спектакля — дело непредсказуемое. Безусловно, есть составляющие успеха: тема, режиссер, звезда-артист. Но сколько мы знаем примеров, когда все условия соблюдены, а успеха нет — в кино это особенно ярко видно. А потом, бывают спектакли, которые просто-таки необходимо ставить. Они могут стоить гораздо больше, чем принесут потом. Но не сыграть их нельзя, потому что это настоящее искусство. Ради них театр и существует. 

Огромное завоевание нашей страны — то, что свои театры есть даже в маленьких городах. В Пермском крае, в Лысьве, театр открылся во время войны, в самые тяжелые годы, 1941-1942. И люди шли. Потому что театр — жизнеобразующее пространство. Со сцены можно и нужно говорить в первую очередь с будущим поколением. Слава богу, государство с трудом, но стало сейчас это понимать. Отсюда и фестивали, и гранты.

Евгений Миронов: «Театр дает возможность изменять общество. Несколько лет назад Герман Греф ввел меня в фонд, который помогает слепоглухим людям. Я ведь до того момента даже не знал, что так бывает — слепота и глухота одновременно. У меня возникла идея сделать с ними спектакль. Мы пришли знакомиться. Как общаться с людьми, которые тебя не видят и не слышат?! Только тактильно. Я помню это первое прикосновение — это очень важный момент в моей жизни. Надо было написать свое имя на руке девушки. Это было очень непросто. Я волновался, поймет ли она меня, сомневался, как правильно написать первую букву... Но она просто тронула меня за руку, когда я начал писать, и написала в ответ: «Я все поняла, Женя!».

Спектакль, где играют слепоглухие, мы назвали «Прикасаемые». Он уже объехал много городов, был в Казани, в Санкт-Петербурге, в Лондоне, стал визитной карточкой фонда «Соединение». А потом они пошли дальше — поставили «Женитьбу», готовят новые постановки. И это теперь совсем другие люди! Они были забиты в угол, они почти не общались с миром — и вдруг через театр им открылось что-то невероятное… Но это обоюдный процесс — и это фантастика. Зрители, те, кто даже не задумывался о существовании таких необычных людей, поняли, что они обычные. Они такие же. Среди них есть писатели, поэты, кандидаты наук. Можно жалеть их дистанционно, а можно общаться. 

О блогерах, благоворительности и неготовности зрителей к проблемным фильмам

В спектаклях Театра Наций играют многие актеры, занимающиеся благотворительностью. Чулпан Хаматова, Ксения Раппопорт, Константин Хабенский, Юлия Пересильд — мы все возглавляем фонды. И все видим сегодня проблему: фондам не верят. Нас обвиняют в непрозрачности — хотя вся информация всегда есть в открытом доступе. Это проблема номер один: блогеры с миллионной аудиторией призывают не отправлять деньги в фонды, а перечислять на конкретных детей. Это тоже хорошее дело, но каждый фонд работает в системе, а система может дать гораздо больше.

Мой фонд — «Жизнь в движении» — помогает детям, которые родились без рук, без ног. В нашем Детском центре протезирования «Хочу Ходить» впервые объединились несколько составляющих лечения: осмотр, протезирование и социализация. Все этапы важны, но последний — он особенный.

Первый ребенок, которому мы смогли помочь, Саша Шульчев. Я с ним встретился, когда ему было 12 лет. У него не было ног и всего по три пальца на каждой руке. Он читал мне стихи, а я смотрел и думал: «Ему 12, а он уже пенсионер». Для таких детей дорога обычно одна: сначала они живут в специализированном детском доме, потому что родители их бросили, а когда исполняется 18 лет, их сразу переводят в дом престарелых. Такая жизнь — как черточка на надгробиях: детский дом — дом престарелых. Раз — и ты вычеркнут из жизни. Я с ужасом думал: «Что же это за судьба такая!».

А недавно Саша закончил Бостонский университет в США, он юрист, катается на горных лыжах, у него есть девушка — он живет полной жизнью. Мы не просто дали парню протезы, а нашли семью, втянули его в эту жизнь и полностью изменили судьбу. Мы в этом видим свое предназначение: ребенок должен и в буквальном, и в переносном смысле встать на ноги: получить профессию, иметь личную жизнь. 

Об этом необходимо говорить, необходимо показывать такие примеры, чтобы общество зналл: необычных людей нет. Бог создал нас равными: с руками или без, слепые или глухие — мы все люди. Театр дает такую возможность. С телевидением сложнее. 

Мы с Наташей Шагинян, соучредителем фонда «Жизнь в движении», обошли все телеканалы: хотели сделать пилотные выпуски о том, как сложились судьбы наших детей — тех, кому мы помогли. Они же покоряют Килиманджаро, заканчивают университеты — хотя были за бортом общества. Хотели, чтобы телезвезды рассказывали истории вместе с этими детьми — для рейтинга. Ни один канал не согласился. Общество не готово на это смотреть.

Но мы стараемся выстроить свою систему. Надеемся, что шаг за шагом люди научатся не шарахаться в сторону и не пускать слезу при виде человека в инвалидной коляске. Будут общаться с ними, как мы с вами сейчас общаемся — без ненужной жалости. Вода камень точит.