Ивао Охаси: России нужно слушать всех, но решать по‑своему

 

Более 30 лет Ивао Охаси профессионально изучает крупные инфраструктурные проекты в разных странах, фокусируясь на индустриальных парках, транспортных коридорах, технополисах. С 1991 г., с самого начала реформ в России, пытается привить этот опыт на российской почве, работая в московских представительствах японских внешнеторговых и исследовательских организаций. Много ездит по России, оценивает, как регионы привлекают инвестиции. Везде находит интересные для себя решения местных властей. Но всякий раз констатирует, что комплексные проекты развития территорий, вытянувшие Японию из послевоенной разрухи, а теперь успешно реализующиеся в Китае, Индии и в других странах с наивысшими темпами роста ВВП, в России практически не встречаются.

Япония после Второй мировой войны активно перенимала все лучшее из других стран, в том числе и из оккупировавших ее США. А в России сейчас тренд прямо противоположный — изоляционистский. С вашей точки зрения, каков должен быть подход к выбору стратегии развития — что заимствовать извне, а что строить исключительно на национальной основе?

— Я бы ваш вопрос так сформулировал: каков должен быть оптимальный баланс между глобализацией и местной системой ценностей. Ответ у каждой системы свой. Моя страна — Япония — до сих пор его ищет. И для вас нельзя ответить на него с ходу. Ваша страна должна, так же, как и Япония, искать его самостоятельно. Рекомендации иностранных экспертов могут быть самыми разными. Какие из них предпочесть — выбор российского народа и государства. Например, много экспертов говорят: «глобализация — это благо. Россия должна полностью открыться миру и перейти на глобальные стандарты». У нас, кстати, тоже много подобных голосов, что все стандарты в Японии должны быть глобальными. Но тут надо себя спросить: глобализация — она для кого выгодна? Для тех, у кого уже сильные позиции в мировой экономике. Кто фиксирует правила игры? Те, кто уже выиграл. Поэтому если безоговорочно принять все, что вам советуют извне, — значит, вам придется играть по чужим для вас правилам, по правилам более сильных игроков, чем вы. Но полностью закрыть страну от внешнего мира — тоже абсолютно неэффективно. Вы должны слушать всех, но выбирать то, что выгодно вам, а не тем, кто вам советует. 

А как это происходило в Японии после войны? Ведь вы не просто попали под влияние США, вы были оккупированы. 

— Мы тогда принимали очень много рекомендаций американцев. Эти советы хорошо тогда себя показали. Но нужно помнить, что мы не на 100% переняли американскую экономическую систему. Мы выбрали: что нам подходит, а что не для нас. 

Например, во время ключевого эпизода реформирования японской экономики — ликвидации дзайбацу — промышленных конгломератов, которые производили львиную долю продукции в ключевых отраслях в довоенной Японии, — решение об этом кем принималось — вами или американцами?

— Это решение было навязано американцами. 

Вы могли его не выполнять? 

— Нет, это не обсуждалось. Но это решение было правильным. Оно было направлено на либерализацию, на рост конкуренции, а конкуренция всегда благотворно сказывается на развитии. Сохранение дзайбацу означало и сохранение стагнации.

Хорошо, а на что Япония не пошла тогда из того, что вам рекомендовали?

— Мы отвергли идею полной конвертируемости национальной валюты. Курс обмена иены был фиксирован исходя из интересов японского бизнеса. К свободному обмену валюты мы двигались поэтапно, в течение 25‑30 лет.

Другое серьезное ограничение, на которое мы пошли в послевоенные годы, — закрыли национальную экономику для иностранных инвестиций. Перенимали иностранные технологии, знания, но инвестировать иностранцам в японские компании не разрешали.

То есть, например, американские компании не могли инвестировать в японские? 

— Совершенно верно. 

Почему? Ведь сейчас считается, что иностранные инвестиции — одна из основ быстрого роста экономики.

— Мы хотели, чтобы японским бизнесом управляли японцы. Важно понять, что ключевые решения в экономике были национально ориентированными. В течение 30 лет, даже 35, действовали эти ограничения. 

Но ведь вы тогда приобретали массу импортных технологий, оборудования, нужны были иностранные специалисты. За счет чего Япония финансировала все это, если не за счет инвестиций извне? 

— В Японии сказали: «нам не нужны инвестиции, потому что инициатива в бизнесе будет у инвестора». Он рискует, предоставляя средства, и хочет за свой риск получить контроль. Другое дело — кредит. Здесь рискует заемщик. Но бизнесмены в Японии готовы были рисковать, поскольку верили в свой бизнес. Развитие экономики шло за счет доступного долгосрочного кредитования. 

Но в России сейчас редкий бизнесмен доволен ценой и сроками кредитов. 

— Высокая цена и малые сроки — лишь симптом более глубокой проблемы. Самые крупные банки хотели бы возвращать кредитные средства в течение пяти лет. И это при том, что у них есть возможность долгосрочного и относительно недорогого фондирования, например, из Японии или Европы на десять лет под 3,5%. Политика высоких ставок и малых сроков для российских заемщиков с точки зрения банков абсолютно обоснованна. В стране объективно нет возможностей для инвестирования вдолгую. 

И за счет чего финансировать рост экономики в России?

— Это самая для меня горячая тема. Почему сейчас в России, с ее финансовыми ресурсами, экономический рост ниже, чем в Китае или Индии? Я долго изучал эту проблему и вот к каким выводам пришел. Президент Путин говорил, сейчас инвестиции составляют около 20% от ВВП. А для приемлемых темпов роста ВВП они должны увеличиться до 25‑27%. Где взять эти недостающие 5‑7%? Если у вас их нет, то надо привлекать иностранные кредиты, инвестиции. Но если есть российские собственные средства, то лучше, конечно, использовать их. И эти средства на самом деле у вас есть. Но существует проблема, описываемая одним словом: «офшор». Вот почему, с моей точки зрения, президент Путин объявил о деофшоризации. 

То есть в Японии тоже возвращали средства из офшоров для финансирования внутренних проектов?

— В Японии у бизнесменов вообще не было права выводить средства из страны и открывать иностранные счета! Это тоже одно из важных ограничений, введенных в интересах японской экономики. С другой стороны, в Китае сейчас доля средств местного бизнеса, выведенная в офшоры, относительно невелика. Значит, созданы такие условия, что китайским бизнесменам выгоднее вкладывать в Китае, чем вывозить средства из страны. Таких условий нет в России, и это в том числе сказывается на доступности кредитов. 

А как, по‑вашему, изменить ситуацию в РФ, чтобы средства из офшоров возвращались в страну и работали на благо страны, а кредиты выдавались на приемлемых для бизнеса условиях?

— У вас нет недостатка в проектах, куда можно инвестировать. Каждый бизнесмен, каждый регион, каждое министерство имеют свои перспективные проекты. Но разительное отличие вашей ситуации от Японии или того же Китая в том, что все эти проекты разрозненные, не связанные друг с другом. Нет синергии! А в Китае давно успешно реализуются проекты комплексного развития территорий. В них транспортная, городская, промышленная инфраструктура, привлечение средств на приоритетные отрасли взаимосвязаны в рамках единой концепции развития территории или региона. В России все наоборот. Каждый, кто испытывает потребность в инвестициях, действует сам по себе. По большому счету, речь идет о национальном консенсусе — в каком направлении развивать страну. Когда такой консенсус есть, условия для бизнеса улучшаются, кредитование оживает, средства из офшоров возвращаются. 

У вас сейчас есть существенные условия, требуемые для улучшения бизнес‑климата. Есть политическая стабильность, последовательная кредитно‑денежная политика. Люди, при всех колебаниях на валютном рынке, доверяют рублю. Чего тогда нет? По‑моему, комплексных стратегий развития, особенно на региональном уровне. 

О чем идет речь применительно к конкретным российским условиям?

— Предположим, в обществе существовал бы консенсус по поводу целесообразности проведения выставки ЭКСПО в Екатеринбурге в 2020 г. Тогда в случае победы в конкурсе следовало бы разработать проект высокоскоростного транспортного коридора Санкт‑Петербург — Москва — Екатеринбург. С моей точки зрения, вполне может состояться проект промышленного коридора Ижевск — Екатеринбург — Челябинск. Эти проекты должны сопровождаться созданием сети индустриальных парков и ростом агломераций. Суть этих проектов — в единой комплексной стратегии. Этого я в России не вижу. В Китае вижу, а у вас — нет. 

Но ведь в России реализуются довольно масштабные комплексные проекты, например, в Свердловской области — фармкластер, в Калужской и Ульяновской — автомобильный и автозапчастей, обсуждается проект высокоскоростной железнодорожной магистрали Москва — Казань.

— В том‑то и проблема, что эти и многочисленные другие проекты разрозненные, не связанные между собой, между ними нет межрегиональной синергии! Регионы не договариваются между собой! Конечно, конкуренция между регионами важна для развития, но в наше время многократно возрастает значение координации. Ее‑то я у вас и не наблюдаю. С идеологией промышленного коридора я вообще в России никогда не сталкивался, хотя они отлично показали себя в Китае и в Индии. 

Как это работает на практике в этих странах?

— Например, промышленный коридор Дели‑Мумбай. Он был создан как ответ на желание японских бизнесменов вкладывать в Индию. Желание‑то у них было, но инвестклимат им этого не позволял: инфраструктуры почти не было. В рамках японо‑индийского сотрудничества было решено разработать стратегию промышленного коридора. Она включала в себя развитие нескольких регионов между столицей Дели и морским портом Мумбаи. Регионы связали высокоскоростной железной дорогой, но не пассажирской, а грузовой, ориентированной на грузоперевозки между заводами японских компаний, которые планировалось построить. Например, для массового выпуска на автозаводе Nissan необходимо было привести еще 40‑50 японских производителей комплектующих. Их можно было поставлять и через порт, но транспортное сообщение внутри страны было неважным. 

Каждый из регионов до принятия стратегии промкоридора развивался обособленно. Но после начала ее реализации они стали координировать свои действия через центральное правительство, потому что пришли к консенсусу: всем им выгодно сообща развивать проект. При этом об отмене конкуренции никто не говорил: после того, как все регионы оказались связаны скоростной железной дорогой, они могли бороться за японские инвестиции, поскольку с этой точки зрения находились в равных условиях. Центральное правительство никак на процесс выбора инвесторами региона для приложения своих усилий не влияло. 

Японские инвесторы, убедившись, что правительство в Дели и региональные власти действуют сообща, тоже поверили в проект. Теперь они могли инвестировать, например, в завод двигателей или шинное производство в том регионе в пределах промкоридора, который создавал наиболее привлекательные для них условия, потому что транспортная доступность была обеспечена. С другой стороны, стратегия межрегиональной кооперации снимала риски японских инвесторов, вкладывающих не в производственную, а в транспортную инфраструктуру, — когда развиваются производства во всех регионах коридора, дороги будут загружены. Если нужен мост — инвестор на него находится в случае, если этот мост — часть долгосрочного стратегического проекта, ведь окупится он не за один день. 

Такой подход связывает воедино интересы всех: индийских инвесторов, вкладывающих у себя в стране, а не выводящих деньги в офшор, иностранных, местных властей и федеральных. Повторюсь, такого я в России пока нигде не наблюдаю. 

Кто должен выступать идеологом такого проекта?

— Это не один человек. Это коллективное решение действовать сообща, и разрабатывать идеологию необходимо тоже сообща. Условия для такого объединения в Японии возникли примерно 50‑40 лет назад, в Индии — пять лет назад, когда начал строиться коридор Дели‑Мумбаи, ну и в России, надеюсь, они создаются сейчас.

Когда японские компании начали завоевывать мировой рынок в 50‑60 годы, кто подтолкнул их к этому? Правительство сформулировало стратегию для нации, что мы теперь идем за границу?

— Думаю, никто не подталкивал, все двигалось на предпринимательском энтузиазме. Президент Toyota г‑н Тойота, президент Honda г‑н Хонда решили, что их автомобили могут продаваться по всему миру, в том числе на родине массового автомобилестроения — в США. У нас рассказывают такую легенду. Одна японская компания привезла свои автомобили в Америку, проверить их готовность к американскому рынку. После поездки по американскому хайвею у одного из них сломался двигатель. В Японии тогда ведь вообще не было скоростных дорог, и автомобили разрабатывались совсем под другой скоростной режим. Американцы сказали: «Дорогие японцы, спасибо, но пока рановато вам к нам». И что же — японцы решили, что их продукция не нужна никому, как это сейчас часто говорят у вас в России? Да нет же, это только подстегнуло энтузиазм. У вас я часто слышу сейчас: в Южной Корее и Китае делают дешевле, в Германии, Японии и США лучше. Но в той японской компании тогда сказали совсем по‑другому: «мы еще раз попробуем». Ее название, кстати, Toyota. После того фиаско на хайвее они начали много технологий импортировать из Америки, перенимали саму систему американского производства. Учились, как улучшать качество, как развивать рынок у себя в стране. Импортировали оборудование из США. Но не для того чтобы на нем производить, а чтобы его производить. 

Это касалось не только Toyota, но и всех ее поставщиков, вообще всех компаний, ориентированных на глобальный рынок. В то время у нас и возникли отраслевые кластеры — опять‑таки как комплексные стратегии развития. Сейчас, когда Toyota разрабатывает новую модель, например, ту, что появится через пять лет, она собирает всех своих поставщиков — малые и средние компании, в основном с численностью 20‑50 человек, и выясняет, какие у них будут технологии через пять лет. За высокие технологии в японском автомобилестроении отвечает не Toyota, а ее поставщики. 

Что сделали власти, чтобы создать эти кластеры поставщиков?

— Основная заслуга правительства в том, что оно развивало инфраструктуру в интересах отраслевых кластеров — дороги, образование. Но инициативу в развитии самих отраслей, к сожалению, правительство Японии упустило. 

Почему? 

— У нас на повестке дня тот же вопрос, что вы задали в начале: должна ли Япония полностью принимать глобализацию. Американцы говорят, что да, безусловно. Мое мнение — не надо слушать американцев на 100%. 50% достаточно. Ведь за последние двадцать лет японская нация утратила уверенность в своих силах и стратегию развития национальной экономики. Раньше мы четко знали: мы работаем для того, чтобы сделать дешево и что еще важнее — качественно обыкновенные вещи, не обязательно из сферы хай‑тека, и распространить их по всему миру. Но в Южной Корее и Китае научились делать то же самое лучше, чем мы. И что делать сейчас, мы не знаем. 

С моей точки зрения, если мы будем сравнивать экономические проблемы в Японии и в России, то окажется, что в Японии они серьезнее. У вас больше возможностей. У вас больше очевидности в ответе на вопрос, куда идти дальше. В Японии ответа нет вообще.