Константин Патрушев: В том, что этот мир плохой, - виноват я.

Константин Патрушев: владелец SU MO, «Васаби», «Шоко», Churchill, SeaZone.

Самая большая ложь любого бизнесмена родом из 90-х – говорить, что его руки чисты: они не знали пороха и случайных денег. Такой формой самозалечивания известный в городе ресторатор Патрушев больше не страдает. Годы и опыт дают ему сил и смелости показывать своих скелетов – хотя бы потому, что он точно знает: у каждого солнца есть своя ночь, и не признавать это – врать себе.

Я больше не хочу себя обманывать. Я могу обмануть близких своих, а дальних – вообще могу обмануть в два счета. Но зачем мне обманывать себя? Эта ложь будет постоянно возвращаться ко мне. Мне придется с ней жить. Поэтому я решил поворачиваться к своим проблемам лицом, а не прятаться и лгать себе. Мне кажется, что не бывает проблем, которые проходят мимо и безвозвратно. Если мне стыдно за что-то – то как бы я это ни скрывал и ни показывал всем вокруг, что мне все безразлично, – мне ведь все равно будет стыдно.

Я больше не хочу себя обманывать. Я могу обмануть близких своих, а дальних – вообще могу обмануть в два счета. Но зачем мне обманывать себя? Эта ложь будет постоянно возвращаться ко мне. Мне придется с ней жить. Поэтому я решил поворачиваться к своим проблемам лицом, а не прятаться и лгать себе. Мне кажется, что не бывает проблем, которые проходят мимо и безвозвратно. Если мне стыдно за что-то – то как бы я это ни скрывал и ни показывал всем вокруг, что мне все безразлично, – мне ведь все равно будет стыдно.

Я уже не молод – и с годами я становлюсь другим: сегодня мне уже не составляет труда сдержаться. Умение сдерживать себя – это знание себя. Раньше у меня не было задачи говорить самому себе что-то честно, я вообще не ставил себе цель выяснить, правдиво ли мое мнение, я бился не за истину, а за свое право на какое-то личное мнение. Для меня это было все равно что уступить первенство, поэтому я часто был несдержанным и импульсивным, бывало – спорил до хрипоты, теряя объективность.

Я начинал заниматься бизнесом еще в конце 80‑х, тогда это было незаконно на все 100 %. В 90‑х бизнес начал легализовываться, но он был насквозь пропитан криминалом. И я когда-то был звеном в сложившейся тогда криминальной бизнес-системе просто потому, что невозможно было по-другому развить бизнес. И я теперь не буду никого обманывать и говорить, что все было не так. Утех, кто бизнесом стал заниматься вчера, возможно, у них путь совсем иной. Но если тот, кто начал свое дело в 90‑е, будет заявлять, что делал свой бизнес чистыми руками, то у меня это вызовет только улыбку.

Тот же Ходорковский*. Я не люблю, когда травят одного, – всегда становлюсь на позицию меньшинства: преследуемые и гонимые у меня вызывают сочувствие. Но в данном случае я задаю логичный вопрос – ведь ты же прекрасно понимал, чем занимаешься, что делаешь и кто ты есть на самом деле. И если ты не отдавал приказы убивать – это еще не значит, что твой бизнес никого не раздавил. Не надо это забывать. Разрушить можно любой бизнес. Любой абсолютно. Потому что он изначально вырос на криминале. В таком случае не надо говорить, что у вас бизнес построен без криминала и чистыми руками. Это обман. Или самообман. Так же точно, как обман – утверждать, что бизнесмен может полностью абстрагироваться от чиновничьего мира и может закрыть власти возможность влиять на бизнес.

Бизнес без слияния с государственной властью не может развиваться – так он построен именно в России. Над бизнесом висит система лицензирования, контроля над налогами, бесконечное количество проверяющих инстанций и еще большее количество разрешительных. Вся эта огромная армия госслужащих подкармливается от бизнеса. Когда в 90‑е бизнес только зарождался, власть была неокрепшей, и система взаимоотношений с бизнесом у нее не была еще сформирована. Даже гаишники, останавливая автомобиль, разговаривали по-другому: осмо­трительнее, осторожнее, потому что всегда из машины могли выйти дерз­кие люди и врезать, а то и выстрелить могли. И так происходило со всеми госслужащими.

Времена изменились – и те дерзкие люди, если остались живы, стали старше на 20 лет, заработали деньги и живут по-другому: они интегрировались в сложившуюся систему взаимоотношений бизнес – власть. Они законопослушны, легитимны и ведут спокойный образ жизни. А нового нигилистского поколения пока не получилось. Раньше на чиновников всегда могли надавить, вплоть до физического воздействия, – и они боялись. Сейчас этого нет: постепенно чиновники из-за безнаказанности поменяли роли и сами стали давить. Поэтому сегодня боятся уже представители бизнеса.

Даже мелкий чиновник может устроить много проблем – и ему ничего не будет. Потому что он действует в рамках своих должностных инструкций и полномочий. И даже если его предписание будет отменено судом, то есть он, по сути, некачественно выполнит свою работу, и за это тоже ему ничего не будет. Его руководитель не может ему приказать чего-то не делать, поскольку это в рамках его полномочий. Руководитель может только порекомендовать или попросить. Чиновники дают пространство друг другу работать и зарабатывать. Большинство чиновников живут не на одну зарплату – декларации губернатора и тем более премьера вызывают улыбку. И если все они живут не на одну зарплату, то значит – нарушают закон? Но они же госслужащие, то есть власть. Значит, вся власть криминальна. Вот такая драматичная картинка. Вся власть криминальна, весь бизнес криминален. Тогда что вообще не криминально?

Один мой друг как-то мне сказал: «Ты же сам поддерживаешь эту систему – ты в ней!» И я тогда подумал: здесь я виски в подарок принес, здесь не пошел по прямому пути, а стал договариваться в обход. Я сам носитель этой системы, я просто ее питаю, я ее часть. Нельзя от этой системы абстрагироваться, мы все в этот сплав влиты. Я очень много сделал для того, чтобы чиновники и система были такими, и неважно – сознательно или неосознанно. Я могу на чиновников подать в суд исудиться – и выиграть. Но эти эпизоды – тоже форма «самозалечивания». И я при этом понимаю, что уступаю в чем-то другом. Я знаю это. Это факт. Надо честно признаться себе и в этом тоже.

Некоторые же до сих пор считают, что «это гнусная страна, это подлые чиновники, и это они меня заставляют. Я сам-то хороший, не хочу ничего такого, но я вынужден, это они меня вынуждают быть плохим. На них вся ответственность. Это власть такая плохая, не может ничего с этим сделать». А я считаю, что это я виноват в том, что она такая. И все бизнесмены, такие как я. Бизнес сам выстроил такие отношения с властью и чиновниками. Это мы стали создавать VIP-комнаты, VIP-залы, VIP-билеты, VIP‑места. Мы. Не они, а мы. А значит, и VIP-очереди, и VIP-условия. Мы не хотели, как все. Мы хотели быстрее, дешевле, короче, лучше, комфортнее. И мы это породили. Хотели одного, но получили обратно бумерангом – совсем другое. Получили ОАО «Государство Российское».

Главный вопрос в том, на кого я за свои поступки свешиваю ответственность. Если беру на себя, то я рассуждаю так, как сейчас. Я бываю хороший, плохой, злой, добрый, искренний, закрытый. Всякий. Но я беру ответственность за то, что происходит со мной, на себя. И чиновники невиноваты, что я такой. Это я виноват, что они такие. Не они сделали страну и бизнес такими. Это я его сделал таким. Вместе с Ходорковским*, вместе с Ройзманом, вместе со многими другими. Сделал за 20 лет. Просто Ходорковского* остановила та система, которую он сам и создавал, и он имеет сейчас возможность размышлять на эту тему. Ройзман сам остановился. Отошел в сторону от бизнеса, занимается благородным делом и достоин восхищения. А я нет. Я другой. Но это моя ответственность.

От того, что сегодня кто-то судится с вымогателями и побеждает, – ничего не изменится. Ведь завтра он понесет коробку конфет в ту организацию, с которой он ничего сделать не сможет. И показывать свою солнечную сторону и не показывать свою ночь  – то, что есть объективно и всегда, – это нечестно прежде всего по отношению к самому себе.

Взятка – это форма кражи, и здесь все зависит от глубины осознания самого понятия. В библейской заповеди написано: «Не укради». Кто-то понимает «не укради» как «не лезь в карман к другому, не присваивай чужое». Кто-то при этом может воскликнуть: «Так это же не чужое, это же просто ничье, поэтому я могу этим воспользоваться». Третий уверен, что нельзя даже руку подавать человеку, который крадет. Вор скажет: «Все правильно сказано в Библии. «Не укради» – это имеется в виду у близких, у своих красть нельзя, они не ожидают этого». Все, кто чтят воровской кодекс, могут заметить: «Красть – это работа». Я работаю, меня могут посадить, я могу погибнуть, я рискую, и мой кусок неслаще. Вопрос глубины проникновения в понятие и интерпретации его. Поэтому переубеждать бизнесмена, который считает, что он «не дает» взяток, – не нужно. Зачем? Жизнь переубедит. Но я уверен – чудес не бывает, а этот человек лжет.

Максимализм – это вид безумия. Все максималисты уверены в своей 100-процентной правоте, а значит, безумцы. Это очень удобная позиция – говорить всем и самому себе: «Я честный, я взяток не даю. И то, что я только что сделал, – это вовсе не взятка». Я сам был максималистом. Но жизнь меня изменила. Как революционеры становятся реакционерами? Да с возрастом и опытом. Это антиполярные вещи и состояния, но переход из одного в другое – это факт.

Я сейчас намного терпимее отношусь к власти, при том что я из поколения, которое застало все – от махрового застоя дореволюционного времени. 20 с лишним лет с определенной периодичностью я задаю себе один и тот же вопрос, хочу ли я уехать из своей страны. И все это время отвечаю себе «нет». И не потому, что власть мне нравится. Просто я рассуждаю так: «То, что я имею сегодня, стоит того, чтобы это потерять? А что я имею? У меня здесь мое дело, у меня здесь прошло детство, здесь живут все мои друзья, здесь моя семья и шестеро моих детей, здесь живут мои пожилые родители, мой брат. Я здесь разговариваю на своем языке. Я глубоко здесь. И готовли я этим всем жертвовать ради неопределенной картинки будущего?» * - выполняет функции иностранного агента