Леонид Рапопорт: Кому "больше всех надо" - приходите на мой митинг

Искренне ругать власть, сидя в ресторане или с шашлыком на своей даче, – этот пункт внутреннего договора никак не может согласовать с собой Леонид Рапопорт. Зато выбор – пойти в «Единую Россию», чтобы в бизнесе все было хорошо, либо пойти на митинг против режима и получить массаж дубинками – он давно сделал. Отдельно взятым гражданам, которые чиновников считают покемонами и не стоят в очереди на машину с милицейской мигалкой, просьба тоже начать беспокоиться.  

 

Я  если завтра решу провести митинг, никто из моих знакомых на него не придет. На митинг в защиту амурских тигров не придут, потому что лень. А на митинг против нынешней власти – страшно. За последнюю неделю я у нескольких человек спросил: «Ты ведь не согласен с политикой Путина?» – «Конечно, не согласен». – «Пошли на демон­страцию!» – «Нет, не пойду». Никто не хочет открыто протестовать: «А чем мне это обернется? А что это я вдруг? Мне больше всех надо?» И когда ты людям предлагаешь в открытую заявить о своей позиции, на тебя смотрят как на ненормального: никому не хочется, чтобы после митинга ему сделали массаж дубинками и закрыли на пятнадцать суток. Поэтому «серьезные люди с собственным мнением» на митинги не ходят. Они вообще никуда не ходят – пьют кофе в хороших ресторанах или жарят на дачах шашлыки и искренне ругают власть. И почти у каждого есть такой внутренний моральный договор с самим собой: если они так – то я вот так. Каждый для себя сам решает, что он позволит себе сделать, если власть с ним «не так» обойдется. Если она «не так», то и он немножечко будет делать «не так» и за это свое маленькое «не так» будет греться. Я весь мир не объехал, но много где успел побывать – ни в Штатах, ни в Европе такого подхода я не встречал.

 

В чем, собственно, разница между нами и ними? Почему у них чисто, а у нас грязно? Почему там ездят вежливо и аккуратно, а у нас неаккуратно и невежливо, хотя машины те же самые? Почему там люди улыбаются, а у нас нет? И пришел к выводу, что причина в принципиальном различии систем ценностей. Мне трудно судить о ценностях в Европе, потому что я был там лишь в качестве праздного туриста. Но в США я жил какое-то время, уловил ту систему ценностей и хочу, чтобы она была привита моим детям. Ее суть заключается в ощущении каждым человеком важности себя в социуме и важности социума для себя.

 

«Все мне» – вот ценности, культивируемые многими в России. Мировоззрение сводится к тому, что все построено вокруг меня, я – центр мира, мне нужно как можно больше денег, мне нужно заработать, нужно накопить, построить хороший дом… Ценности человека материализованы и замкнуты на нем самом, а что там происходит в соседнем доме, городе – интересует, но не очень. В США люди не из другого теста, но главное для многих из них – возможность влиять на общество и делать его дружелюбным и комфортным для себя самих и для окружающих. Поэтому у них не ездят дорогостоящие тазики с мигалками. Кое-кто из моих знакомых, ругая пробки, ругает не чиновников с мигалками, а говорит: «Купить себе тоже мигалку, что ли?» В Москве уже есть очередь из тех, кто с мигалками, и своя иерархия, потому что у кого-то две мигалки, у кого-то мигалки и еще сопровождение ГАИ, а кто просто с мигалкой – тот лох в той очереди.

 

Я себе плохо представляю, что где-нибудь в Скандинавии начнут ездить машины со спецсигналами: народ сразу выйдет на улицы, немедленно будут сняты с должности допустившие это чиновники и объявлен импичмент мэру города. У них это возможно, потому что есть механизм влияния каждого индивида на общество. А мы утратили этот механизм. И не потому, что у нас его забрали, а потому, что мы его упустили. Бог с ней, с политикой и властью. Я очень долго пытался организовать в своем доме ТСЖ, а мне говорили: «Ты хочешь украсть денег? Тебе больше всех надо?» Я объяснял: «Хочу, чтобы я лично и вы, мои соседи, жили в чистом и аккуратном доме, где нам будет хорошо». – «Нам и так хорошо». В какой-то момент я решил, что мне действительно «больше всех» не надо, и теперь мы живем в грязном доме. На бытовом уровне в России есть и участие, и помощь: старушку через дорогу перевести или поднять упавшую сумку – это пожалуйста. Но черствость почти подменила собой элементарное сочувствие, и число «все равно» уже существенно больше «не все равно». Прошлой осенью была история, когда иномарка вылетела на пешеходную зону и сбила женщину. Я смотрел ролик в Интернете: лежит и умирает покалеченная женщина – водитель вышла и стала осматривать вмятину на капоте, мимо идут пешеходы – ноль реакции. К ней никто не подошел. В Европе, в Штатах такое невозможно. А у нас возможно.  

Прошло уже почти сто лет с тех пор, как мнение отдельно взятых граждан перестало кого-либо интересовать. Безусловно, правление коммунистов наложило свой отпечаток. Ни в США, ни в Европе ничего подобного не было, и там, если люди выходят на митинг, к ним прислушиваются. Но я все равно не верю, что единст­венная причина того, что люди не хотят заявить о своей позиции, – страх и неверие. Единственная причина – нежелание. Взять Украину. Я бы не стал говорить, что там люди на что-то реально влияют, но политическая жизнь там кипит и развивается в нужном направлении. У людей появляется ощущение того, что они способны влиять. В начале девяностых в России было все то же самое, и я помню эту эйфорию, когда хотелось и улицы сделать чистыми, и с властью пообщаться, и за амурских тигров вступиться. В университете мы выбирали декана, была какая-то бурная деятельность, все было нам страшно интересно. На что влиять не можешь – то неинтересно. Интересно ведь лишь то, на что ты можешь повлиять. Сейчас это утеряно, и остается два способа. Первый – и это моя личная позиция – замкнуться в самом себе, на всех наплевать и делать свое маленькое дело. Вторая – решить для себя: «Я – бизнесмен, должен заботиться о своем бизнесе, а значит, вступить в «Единую Россию», активно всем говорить, что я – за Путина, зато у меня в бизнесе все будет хорошо». Я лично так не могу.

 

Хочу ли я, чтобы мы понимали, что стены краской расписывать – нехорошо, и не потому, что накажут, а потому, что это – чужое? Конечно, да. Произойдет ли это при мне? Хочется верить. Последние люди в этой стране, которым было не все равно, – это те, кто добились в 1861 году отмены крепостного права. На них все закончилось. Я как-то читал, что Швеция смогла добиться успеха, только когда сказала: «Мы не империя и не хотим стать мировой державой. Мы хотим, чтобы живущим у нас людям было удобно и комфортно. Мы не хотим вмешиваться в чужие интересы, нам важны лишь наши собст­венные». Для России такой подход мог бы стать очень важным шагом. Понятно, что Сингапур слишком мал, чтобы сравнивать его с Россией, но еще сорок лет назад там была клоака, а сейчас это одно из самых чистых мест в мире. Хотя бы потому, что, если ты там намусорил, тебе могут и руку отрубить. Точно такая же система «кнута и пряника» в Штатах. Для водителей есть довольно толстая книжка, но описание знаков и того, что можно или нельзя, занимает всего несколько страниц. Все остальное – правила безопасного вождения. Это не Англия, и там не покрыта вся территория видеокамерами и полиции мало – нет такого, как у нас, когда за каждым кустом гаишники со своими полосатыми палочками. Многие из моих знакомых, живущих в Америке, за последние десять лет ни разу не общались с полицией, и не потому, что ходят пешком от дома до ближайшего магазина и все. Просто если человек ездит без нарушений, то без необходимости его не останавливают.

 

Мы живем со всем миром в одном информационном поле, читаем одни книги, но результат разный. Например, во всем мире знают Дейла Карнеги. Но если в России лишь незначительное количество людей используют его принципы в своей жизни, то в Америке это библия. Карнеги – великий человек для американцев, потому что он не просто писал книги – он смог убедить всех жить по тем принципам, про которые писал. Он сказал, что жить по этим принципам – единст­венный путь из Великой депрессии. И они все там живут по его книгам. И американская вежливость не похожа на русскую. Наша вежливость по отношению к прохожему на улице и вежливость между людьми разного ранга – это не одно и то же. А там люди совершенно одинаково вежливо общаются с любым человеком, потому что они понимают: им это выгодно. Пусть они вежливы из эгоизма – не важно. Мой товарищ покрасил за свой счет стены в подъезде – он считает, что это сделает его квартиру дороже. Пусть такая причина, но, если всем только лучше, я– за. Я за то, чтобы и у нас вежливость стала проявлением личного эгоизма каждого.

 

Для начала каждый должен сказать: «Мне не все равно». По крайней мере, если мне не все равно и еще кому-то не все равно, мы собираемся и говорим: «Нам не все равно». И когда нас больше одного, появляются возможности соз­дания механизмов влияния. Только «не все равно» должно быть каждый раз. «Не все равно», когда из рядом едущей машины водитель выбрасывает окурок. И мне, кстати, совершенно не все равно. Помню случай – только вернулся из хорошей чистой Европы, еду в машине, а рядом со мной водитель маршрутки выкидывает окурок. Я вышел из машины и вытащил его силком из кабины. На меня стали пассажиры маршрутки кричать: «Что вы делаете! Мы опаздываем! Хулиган какой-то! Вызывайте милицию!» Я говорю: «Он сейчас подберет свой окурок, и поедете дальше». Водитель подобрал, и они поехали дальше.

 

Я за то, чтобы сделать систему стукачества в хорошем смысле. Я живу на пятнадцатом этаже и однажды вижу, как подъезжает грузовик и сваливает мусор. Звоню в милицию, мол, так и так, давайте запишу номер, а в ответ: «Мы такими вещами не занимаемся». Все. Что я должен с этим делать? Поручить провести расследование собственной службе безопасности, найти этого водителя? И что дальше? Это бред. Я хочу, чтобы в милиции был телефон доверия экологической службы, и готов на это специально платить налог, чтобы в любой момент мог позвонить и сказать: «Передо мной из машины выбросили мусор, номер такой-то, меня зовут Леонид Рапопорт, вот данные моего паспорта». Я не аноним и готов дать показания в суде на этого человека, чтобы его оштрафовали. Один случай, второй случай – и что-то начнет меняться. Но сейчас, когда мне очень хочется позвонить, я не знаю, куда звонить. Потому что там, куда я звоню, мне говорят: «Нам не до вас». А до кого вам? До кого? 

 

Нам нужно понимать взаимосвязь между своим поведением и тем, что творится вокруг. Когда водитель едущей рядом со мной машины выбрасывает окурок, значит, ему плевать на то, каково мне от этого. И это моя вина тоже. Это обратная связь – как я к миру отношусь, так и он ко мне. Я не проецировал в мир того, что меня такое поведение не устраивает. Не проецировал, что меня не устраивает грязь в городе. А откуда она? Машины паркуются на газонах. Почему? Потому что точечная застройка не предполагала паркинга, и даже там, где он запланирован, на месте паркинга бильярдные столы стоят, так как владелец знал, кому нужно дать взятку. Несоответствие запланированного существующему – кругом. Но я могу пройти несколько метров, припарковав машину дальше от того места, где у меня встреча, а кто-то паркуется на газоне и пройти не может. И я бы с удовольствием пошел вместе с Шахриным клеить стикеры «Я реальное парковочное хамло». Я бы провел митинг по поводу грязных дворов, отсутствия зелени, по поводу своих налогов, на которые поддерживают заведомо убыточные автопредприятия, – есть масса вещей, по поводу которых я могу и хочу заявить свою позицию. Но, кроме меня, никто не придет на мой митинг. Мне все позвонят и скажут: «Мы с тобой солидарны». Но никто не придет.

 

Последние годы система стала жесткой по отношению к высказываниям любых ярких людей. Того же Бориса Немцова еще даже год назад можно было услышать или увидеть, а сейчас его нет. К сожалению, многое упирается в действующую власть. Я, честно говоря, даже не надеюсь, что они поймут, как важно то, что такие люди есть. Но власть слишком боится за собственную задницу, потому что Немцовы могут объяснить всем, что король-то голый. Но если так будет продолжаться, то мы можем в какой-то момент прийти к ситуации 17‑го года. Это крайний и плохой вариант. Идеальная ситуация – если бы сущест­вующая власть на каждом уровне позволяла людям высказывать свою позицию. Но городская власть не может этого позволить, потому что получит втык из области или даже из Москвы – приедут страшные люди из администрации президента и скажут: «Да вы с ума сошли!» Это КПСС в худшие годы застоя. В худшие. Но, по крайней мере, даже в те годы КПСС не конвертировала власть в богатство. А сейчас это массово, и все боятся потерять то, что наворовали, и до последнего держатся за то, к чему присосались. Я как-то в Австрии оказался на подъемнике с нашими чиновниками (которые почему-то не Сочи развивают, а ведущие западные курорты) – на них качест­венные костюмы, дорогие лыжи, а уровень рассуждений такой же, как у моих детей, когда они про покемонов говорят: «Этот – хороший, а этот – плохой». Они себя чинно ведут, всегда серьезны, но сами остаются покемонами. Потому что система таких терпит. А те, кто думает, в систему не попадают.

 

Мой старший сын, когда ему было десять лет, участвовал в «Робинзонаде». Детей поселили на остров и спросили: «Что вам нужно, чтобы прожить на этом острове?» Я горжусь тем, что сказал мой ребенок: «Мне нужен мешок. Я хочу собрать здесь весь мусор и вывезти его с острова». Это пример того, как проявляется маленькое «не все равно» на маленьком острове, и я мечтаю, чтобы каждому было не все равно на его острове.