Продажи старины глубокой

Для постороннего человека мир антикварного бизнеса кажется излишне закрытым, непонятным, загадочным и патологически нечистым на руку. В памяти рисуются персонажи советских детективов: очкастые жучки-интеллигенты, таскающие чемоданы, набитые иконами; сворачивающие в рулоны краденые картины, вздыхающие над трупами стареньких коллекционеров — убиенных и ограбленных нанятыми рецидивистами, а после преданно заглядывающие в глаза заезжим иностранцам. Евгений Ивачевский, антиквар и эксперт, чье дело благополучно процветает на протяжении шести лет, считает, что на антикварном рынке давно все тихо и цивилизованно. Ничего криминального нет — ни стрельбы, ни поножовщины. Конкуренция в пределах разумного, а мифы и легенды, окружающие этот бизнес развеиваются легко, как пепел сгоревших рукописей.

Неподдельные ценности

«Покажите что-нибудь ценное», — прошу я, когда мы оказываемся в офисе, а дверь, ведущая в торговый зал, за нами сразу предусмотрительно замыкается охранником. Ивачевский бережно извлекает из полиэтилена картину — геометрическая композиция, маслом на картоне, но, завидев движение фотографа, решительно пресекает попытку съемки. Рано. Не время вещь светить, она еще не исследована, не атрибутирована. У антикварщиков в обиходе вообще много таких элегантных словечек: «эстимейт», «провенанс», «новодел», бисквитом они называют не кекс, а фарфор, сами антикварные вещи — материалом. Тем временем из рассказа Евгения выясняется, что перед нами работа предположительно круга Малевича, вот и черный квадратик имеется вверху. Или внизу. Еще точно непонятно, с какой стороны смотреть правильно. На знакомство и краткое описание картины уходит три минуты. Самое интересное, что о каждой продаваемой в данный момент в «Антикварном центре» вещи, даже самой непритязательной с виду, Евгений Ивачевский может рассказывать бесконечно. Но вот свидание с «почти Малевичем» закончено, и мы переходим к аудиенции.

Аудиенция — очень точное определение для здешнего распорядка. Не то чтобы нарочно тут разводят тайны мадридского двора. Такова специфика и этикет антикварного дела. Стиль общения, выработанный годами, если не веками. Больше всего это похоже на атмосферу банка или визит к психоаналитику. Максимум конфиденциальности. Пришедшего клиента никто не должен видеть, но и он тоже никого не увидит. Его вежливо попросят перейти в другую комнату. И это не от недоверия, не от желания нагнать побольше таинственности. Просто антикварный бизнес не лоточный, он делается «с глазу на глаз» и требует соблюдения формальностей. Так надежнее, и вещи будут сохранней. Диктофон включен. Пора попробовать отделить копии от подлинников, шелуху домыслов и перлы легенд от хрусталя чистой правды, а заодно узнать, как люди становятся антикварами. Ведь, к примеру, в семье Евгения Ивачевского никто с роду ничего не коллекционировал.

— В каком возрасте вы ощутили интерес к старым вещам?

— Очень рано, лет с 6-7, когда начал собирать марки. Мое детство пришлось на конец 70-х, тогда все дети коллекционировали марки, это было доступное увлечение. Ребята со двора увлекались «Спортом» и «Космосом», а я — «Спортом» и «Живописью». Благодаря изобразительной тематике, к десяти годам научился отличать Тициана от Веласкеса. Потом интерес подугас и проснулся уже в школе. Моим любимым предметом была история — Древнего мира, Средних веков. Когда случайно представилась возможность побывать в археологической экспедиции — отдел соответствующего института, где работала моя мама, вместе с университетом участвовал в раскопках в Палкино, — провел там три полных сезона. Именно тогда обнаружили знаменитую палкинскую каменоломню. Я получил удостоверение археолога-универсала, по сию пору могу провести раскоп — от разведки до консервации. Все это было до службы в армии. Когда же мне понадобились деньги, я продал свою коллекцию марок, завязав с собирательством «для души».

— Совершили, таким образом, первую сделку?

— Да, это была первая практика. Продал не очень выгодно, но многого не потерял, выручил столько, сколько хотел.

— А помимо археологических экспедиций вы часом вылазок на Шувакиш не предпринимали?

— Да, я регулярно ездил на «тучу». Правда, попытками продавать одежду баловался не долго — начались конфликты с правоохранительными органами, и я с этим делом завязал. Но продолжал заниматься пластинками, пару раз даже катался в Петербург, покупал там для сбыта диски на черном рынке. Возил сюда. Мы с товарищем располагались на Шувакише с пачкой пластинок на руках, бывало, и на 30-градусном морозе. Сильно разбогатеть не получилось, но это была хорошая практика обменных операций — как поменять два диска на три, чтобы где-то у тебя плюсовалось. Я, кстати, до сих пользуюсь этим методом в своей торговле, у нас есть партнеры, с которыми мы примерно так и работаем. Чужой товар продавать невыгодно, это значит — отдавать деньги твоего клиента другому человеку. Комиссионный процент ты зарабатываешь, но он может быть мал, а сделка — солидной. Поэтому обмены в нашем бизнесе распространены.

— Когда вошло в вашу жизнь сладкое слово «антиквариат»?

— Гораздо позднее. В начале 90-х я, как и все, мотался по разным бизнесам. То продукты питания, то видеопрокат и разная такая мелочевка. Затем волею случая прибился к ювелирному бизнесу. Сначала в качестве продавца, потом — директора, затем — совладельца магазина. В год дефолта я из ювелирного бизнеса выпал, в силу экономических причин и личных обстоятельств. Оказался в антикварном бизнесе. По роду прежней деятельности постоянно приходилось сталкиваться с антиквариатом: иконы, ювелирные украшения, столовое серебро и попутно картины. На уровне хобби — еще не бизнес, но небольшой доход приносило. Было интересно. Когда встал вопрос о смене приоритетов, у меня за плечами уже имелся пятилетний опыт. В 1999 г. от одного известного антиквара, Александра Алексина, мне поступило предложение организовать магазин. Причем не маленькую лавочку, какие у нас тогда в городе только и были, а полноценный, в отдельном помещении, салон. Так появился «Антикварный центр» на Шаумяна. Несмотря на не совсем удачное расположение, год мы поработали вполне успешно, смогли привлечь в спальный район интересных клиентов. Наладили контакты с московскими антикварами, часть представленных предметов была из столицы.

— Чем удалось привлечь клиентов?

— Профессиональным подходом. В начале и середине 90-х торговля антиквариатом была построена на желании хапнуть побольше денег за конкретный предмет. Многие «старьевщики» не пытались выстроить это как бизнес и поработать на будущее — не чувствовали ответственности перед клиентом. Мы решили работать иначе — отвечать за товар, который продаем. Не лезем в другие области, не спекулируем попутно нефтью и металлами. Для нас это единственный бизнес. Занимаемся исключительно искусством — архаикой и модерном, даже от современной ювелирки отказались. Стараемся выстроить бизнес на пару десятилетий вперед. Формируем коллекции, отслеживаем предметы, проводим экспертизы. Производим, если можно так выразиться, чистки коллекций, созданных до нас.

— От чего их надо вычищать?

— Многие коллекции, собранные после перестройки, оказались наполненными большим количеством подделок, да и просто лишними предметами. Приходилось сталкиваться с примерами, когда региональные коллекции на две трети состояли из имитаций и копий.

— Что собирают в нашем городе?

— Первое место, бесспорно, за нумизматическими и фалеристическими коллекциями — монеты и награды. Второй номер в собирательстве — холодное оружие, связанное, как с Россией, так и с европейскими, и азиатскими странами. И конечно, иконы, в городе — не одна коллекция. Может, они не такие большие и мощные по московским меркам, но все равно серьезные. В последнее время стали оперяться собрания старой живописи, есть две сильные коллекции графики. Хотелось бы больше разнообразия. Например, хорошая тема — фарфор. Можно собирать чайные пары, вазы или статуэтки.

— А подделок больше среди каких предметов?

— Чаще в фалеристике и нумизматике. К этой же группе можно отнести столовое серебро с эмалями. Фальсифицируют на очень высоком уровне, проблемы с полной идентичностью возникают из-за незнания особенностей некоторых предметов — неправильно ставят клейма. Фальшивые монеты тоже чеканят превосходно — применяют компьютерные технологии снятия печатных макетов, штемпеля делаются элементарно. И чтобы не попасть впросак, нужно, конечно, обращаться к профессионалам. А когда спрашиваешь с недоумением, случайно обнаружив подделку, почему вы не идете покупать к нам, в ответ слышишь: у вас магазин — там все дорого. Это не соответствует действительности. Все равно мы пляшем от рыночных цен, от практики аукционных продаж. Продавец с улицы тоже может назвать любую цену, просто умножив реальную на три или надбавив сумму, которой ему в данный момент не хватает на ремонт машины.

— А недоверие к оценке приносимых к вам вещей — тоже заблуждение? Дескать, все скупается за копейки, перепродается втридорога.

— Процент прибыли может быть достаточно высок. Но здесь надо иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, у этих вещей не такая большая ликвидность, это не валюта и не золотые червонцы. Здесь со скоростью реализации все ясно — предметы антиквариата продаются годами. А что такое вложится в предмет, который провисит на стенке пять лет? Представляете, какой процент прибыли нам нужен, чтобы съесть инфляцию, банковские ставки по кредитам? Во-вторых, все-таки большое количество денег уходит на реальные расходы, связанные с этим бизнесом: на охрану, на оплату экспертных услуг, на реставрацию. Поэтому, да, зазор между ценами приобретения и ценами продажи может быть впечатляющим. Но суть не в этом. Главное, мы никогда не обманываем. Если человек принес стоящую вещь, к примеру изделие фирмы Фаберже, мы ему не скажем, что он принес барахло. Подтвердим, что Фаберже, и предложим свою цену. Другой разговор — покажется она ему высокой или нет.

— Как эксперт вы когда-нибудь ошибались?

— Надеюсь, что нет. Ни разу не было, чтобы человек пришел и сказал: мы у вас тут купили вещь, а она оказалась липой. Я ошибался в ином. Были случаи, когда я не увидел уникальных предметов. Не суперкрупные какие-то промахи, но в профессиональном плане неприятные. Причина кроется порой в нехватке информации, но тогда должен включаться вкус, умение различать хорошие предметы и плохие. Если и это не сработало, то здесь уже удар по самолюбию. Была у меня такая ситуация. Предмет в коммерческом смысле, может, и не очень дорогой — оранжевая вазочка 40-50-х годов Дулевского фарфорового завода, с какими-то белыми листиками. Перевернул ее, посмотрел, ну да, дизайн соответствует эпохе. Подписная вещь, фамилия мастера Леонов — ну мало ли было художников. Предложил скромные деньги, владельцы отказались. Спустя, наверное, год, продолжая текущее самообучение, я прочитал в литературе то, мимо чего проскочил. Леонов — выдающийся живописец по фарфору, основатель текстильного дизайна в советском фарфоре, главный художник фабрики, котируемый автор, и подписные его вещи — раритеты. Та вазочка была классической для его манеры, а я не увидел!

— Откуда у вас такие энциклопедические знания?

— Меня можно назвать самоучкой. Я, конечно, как и полагается, поступил на искусствоведческий факультет университета, еще находясь в ювелирной торговле. Но так его и не закончил — то работа, то бизнес, то семья, все было недосуг. Но жалеть об этом не приходится. Не хочу говорить нелестных слов про наш искусствоведческий факультет — там работают прекрасные специалисты, но выпускает он преимущественно чуть образованных девушек. Там даются общие базовые знания. А чтобы заниматься антиквариатом, требуются огромные практические навыки. Нужно все пропустить через свои руки, чтобы знать и понимать, есть даже такой термин — «насмотренность». Уровень моих знаний подтвержден приглашением прочитать доклад на Первой Всероссийской конференции по проблемам сохранения культурных ценностей.

На «Сотбис» дорога дальняя

— В рассказе о том, как развивался ваш бизнес, вы остановились практически на моменте основания магазина. Что было дальше?

— Мы ощутили насущную необходимость перемещения его в центр, и «Антикварный» переселился в «Художественный салон», в известную всем «шайбу» на Луначарского. Там плодотворно отработали целую пятилетку. Скоро нам предстоит переезд на новую площадку — уже приобрели магазин в элитном месте на Красноармейской. Это не столько расширение бизнеса, сколько необходимый этап повышения качества обслуживания. Парадокс антикварной торговли — здесь никто никогда не следил за внешней стороной, за оформлением мест продажи. Вечно что-то ларьковое, деревянные ступеньки, подвалы. Помню, даже в Москве в «Метрополе» до самого последнего времени комната скупщика представляла собой закуток, обклеенный плакатами «Олимпиада-80». Теперь мы меняем формат работы, будем заниматься только предметами настоящего искусства, исключая забавные старые фигульки. Продавать не столько предметы, сколько услуги. Для этого требуется соответствующая обстановка. И новый магазин будет элитным по всем параметрам. Мы серьезно подошли к этому, одного лишь осветительного оборудования закупили на 15 тыс. евро. И пришедший к нам клиент почувствует настоящий сервис — с чашкой кофе и клубной атмосферой в придачу.

— Все для истинных джентльменов? Не поэтому ли в конце прошлого года вы ездили в Лондон, где, говорят, побывали на крупнейших аукционах. Каковы были цели вашей поездки и впечатления от нее?

— Цель ознакомительная. Я побывал на двух последних «русских торгах» Sotheby`s, на проводившемся одновременно аукционе Christie`s и на недавно основанном аукционе MacDougall`s. Все они торговали русским искусством. Из Екатеринбурга я там был один. Чтобы уровень работы стал высоким, необходимо посещать такие мероприятия. Могу сказать, что я там отлично освоился, во второй раз на Sotheby`s меня уже стали узнавать. Будем там покупать или не будем — это вопрос времени. Мы ведем разговоры с нашими клиентами о том, что мы могли бы представлять на торгах их интересы. Во-первых, они люди занятые, во-вторых, не все они хотят показываться перед камерами, а, скажем, на Christie`s работали две камеры — шла прямая трансляция аукциона. Это у них нормальная телевизионная практика: все показывают, фирмы дают рекламу, съемки разрешены — я видел там группу НТВ.

— Доступ на торги свободный?

— Абсолютно. Никаких билетов нет. Предполагается, что случайные люди туда не заходят. Потом, это Бонд-стрит, одна из самых дорогих улиц Лондона, и процент любопытствующих невелик. На русских торгах собирается навскидку 300-400 человек, и в основном, это, конечно, русские — дилеры и коллекционеры. Ну и нам пора уже очно знакомиться с ведущими мировыми аукционами. К примеру, хотя Sotheby`s для России более раскрученный бренд, было заметно на глаз, что качество представляемых лотов на Christie`s сейчас значительно выше.

Кого пугают $20 тыс.?

Как село, по известной пословице, не стоит без праведника, так и антикварный рынок не устоит без коллекционеров. Они важная его часть, своего рода гарант стабильности. Регулярные покупатели. Этим и замечательны. Кто они — вечные невидимки мира искусств? Тем паче коллекционеры «уральской глубинки»? Свою тайную страсть к собирательству коллекционеры редко выставляют напоказ, как и сами коллекции — дотошно оберегаемую собственность.

Обнаруживают себя некоторые из них только благодаря широким жестам и желанию прослыть меценатом и покровителем искусств. Так случилось с Виктором Вексельбергом, сложившим пасхальные яйца Фаберже «в одну корзину». Нечто подобное произошло с Леонидом Шишкиным, уральцем, ныне обосновавшимся в Москве, который создал на основе собранной коллекции антикварной живописи галерею своего имени.

Порой коллекционерами становятся даже не из «любви к искусству», а из духа противоречия. Анатолий Павлов («Финпромко») однажды признался, что ему было больно смотреть, как иностранцы раскупают награды нашего отечества. Протест по этому поводу он решил выразить не совсем обычно, сказав себе — а стану-ка я коллекционировать американские ордена. Оказалось, нет ничего невозможного — были бы деньги. Достали-таки ему знаки отличия армии некогда потенциального противника.

Известны в Екатеринбурге и примеры псевдоколлекций. Когда ради престижа предметы искусства хаотично скупаются, свозятся на склад и пылятся потом в забвении вперемежку с коньяком в хрустальных саблях и неподъемными сувенирами из уральских самоцветов.

— Можно ли выделить отличительные особенности наших коллекционеров?

— Общая черта современных уральских коллекционеров, которую можно обозначить, — только возраст. К сожалению, чрезвычайно мало молодежи. Катастрофически мало. Основная масса — люди от сорока и далее. Среди них предприниматели — подавляющее большинство, потому как собирать антиквариат — занятие недешевое. Много также высокопоставленных чиновников, которые иногда позволяют себе нескромно потратиться.

— Коллекционеры до сих пор предпочитают сохранять инкогнито? Ведь если раньше скрытность диктовалась боязнью преследования со стороны властей, засветкой «нетрудовых доходов», страхом перед кражами, то теперь богатым быть не зазорно, и нынешние системы безопасности могут с большой степенью надежности гарантировать неприкосновенность ценностей.

— Стереотип не афишировать себя остался, за редкими исключениями. Они, может быть, не прячут собственные коллекции совсем, разумеется, ценные приобретения показываются друзьям, обсуждается все это в своем кругу, в том числе и при участии подчиненных, которые рано или поздно дарят шефу подарки. Иногда руководители дают прямые указания нижестоящим коллегам, что конкретно подарить, чтобы восполнить пробел в коллекции. Это в порядке вещей. То есть большого секрета из своего увлечения почти никто не делает. Но до публичного экспонирования, регистрации предметов в Минкульте, громогласных объявлений, что вот я являюсь крупным держателем таких-то бесценных предметов или собираю то-то — доходит крайне редко, далеко не все себе это позволяют. Все-таки легализация доходов у нас по-прежнему считается недальновидным шагом. Афиширование главным образом случается тогда, когда «емкость» коллекции оказывается настолько переполненной, что ее уже не спрячешь, и приходится показывать. Вообще, любое собрание, чтобы оно жило, нуждается в представлении, должно время от времени выставляться.

— Каково нынешнее отношение публики к коллекционированию предметов искусства?

— Как ни прискорбно об этом говорить, региональная элита, при больших заработках и нормальном культурном развитии, сильно отстает от столичной. Антикварный рынок нашего города по объему соизмерим с рынками Москвы и Петербурга, но спрос на предметы старины несравним. Там люди бегом бегут в антикварные салоны, скупают вещи массово, рост продаж чуть ли не десятикратный, как и повышение цен. У нас, я не понимаю, называешь солидным людям цену, допустим, $20 тыс., они удивляются — почему так дорого? При этом, глазом не моргнув, выкладывают тысяч тридцать за какой-нибудь снегоход или кучу лыж приобретают за непомерные деньги. И ничего, что они разобьют этот снегоход о первую сосну. Либо сомневаются: ой, мы боимся покупать у вас такие раритеты, у нас их обязательно украдут. А лыжи не украдут? Стоящая вещь потому и стоящая, что хорошо стоит. На западных аукционах нижняя планка лотов начинается от $7 тыс. Мы же постоянно сталкиваемся со странным недопониманием в отношении искусства в принципе. Не мной придумано, я могу лишь повторить, а по европейским меркам это давно норма: считается, что стоимость жилья должна быть сопоставима со стоимостью живописи, антиквариата и прочих культурных ценностей, которые там находятся. Если, скажем, вы покупаете дом за $1 млн, то от полмиллиона до полутора миллиона желательно и предметов искусства в нем разместить. Пока квартиры наполняют только дорогой мебелью, но при всей дороговизне современную мебель отнести к образцам высокого искусства сложно. Дай бог, если в гарнитурах наличествуют дизайнерские находки, за счет чего некоторые малотиражные экземпляры спустя время можно будет счесть за арт-объекты.

У нас никак не может сформироваться серьезное отношение к искусству, люди психологически не созрели. Есть какие-то разовые вспышки. Начинает появляться интерес… Вот сейчас сказал это, и сам себя поймал на слове, что фразу «начинает появляться» я говорил и три года назад, и два, и сегодня повторяю. Но раз уж я не бросил это дело до сих пор, значит, на что-то надеюсь. Подвижки я вижу в том хотя бы, что люди стали нормально воспринимать «старину» в качестве подарков — и когда сами дарят, и когда им самим преподносят на день рождения.

— То есть, не возмущаются — «что за потертая рухлядь».

— Мы же имеем здесь в виду не мятые ложки, мы говорим о хорошей бронзовой скульптуре, о приличной живописи, вещах истинных мастеров. Вот недавно через «Антикварный центр» (хотя и в графике, не в масле) проходили работы Пикассо, Матисса, подлинность которых несомненна. Графические листы не очень дороги, речь идет даже не о десятках тысячах долларов, а о меньших суммах, но это имена. Представьте, что вместо имитации старой сабли, сделанной вчера на соседнем заводе, или каменного письменного прибора из змеевика вы покупаете листочек с рисунком Матисса. Сейчас еще мы готовим почву для продаж картин импрессионистов, возможно, не первого, но второго, третьего ряда. Не самые главные шедевры, не те авторы, которые у всех на слуху, не больших размеров полотна, но в технике «холст — масло» и достойно представляющие развитие этого яркого направления в живописи. Найдется ли на них покупатель — покажет время.

— А как разумное вложение средств приобретение предметов изобразительного искусства у нас пока тоже не рассматривается?

— Когда я говорю отдельным клиентам: ваши дети смогут потом это продать, данная фраза вызывает порой искреннее возмущение. Люди отвечают: «Да вы что, моим детям никогда не придется ничего продавать, я всегда буду богатым!» Не надо. Видели мы таких, и не раз. Приходили потом и сами, и дети, и родственники, просили: возьмите за любые деньги. И почему, кстати, перепродажа рассматривается лишь в случае разорения? Ваши дети могут захотеть другого, захотеть переформировать коллекцию, да, вместо импрессионистов — Ренессанс, ваши дети могут захотеть купить яхту. Не собираясь ходить под парусом, вы же не купите сейчас яхту для наследников и не поставите ее на прикол, она просто сгниет. А замечательные картины за это время только подорожают в цене, заодно украшая вашу квартиру, и дети, будь на то у них желание, благополучно поменяют живопись на яхту.

«Спекулянт», «коллекционер» или искусство имеешь

— А какой-нибудь личной, собственной коллекции вы располагаете?

— Личной коллекции у меня нет, и причина этому проста…

— На работе все надоело?

— Ничего не собираю я вот почему. Был, увы, недавно ушедший от нас, замечательный антиквар Игорь Маркович Здравомыслов, который однажды сказал: «Рано или поздно приходится определиться — коллекционер ты или спекулянт». Потому что если ты коллекционер, и радеешь душой за предмет, и не готов его отдавать, тогда ты вынужден поступаться интересами в бизнесе. Если ты отказываешься зарабатывать на этих предметах, значит, нужно зарабатывать на другой торговле, но не в области антиквариата. А если ты спекулянт, тогда каждый раз, когда за твой коллекционный для тебя экземпляр предлагают значительную сумму и ты его безболезненно из своего собрания вырываешь, то какой ты в этом случае коллекционер. Пока я зарабатываю на продаже антиквариата, коллекционером, по-видимому, мне не стать.

— Когда мы были в торговом зале «Художественного салона», вы обмолвились, о том, что наиболее ценные вещи здесь на всеобщее обозрение не выставляются, а в новом магазине они будут открыто демонстрироваться?

— Просто уровень их таков, что выставлять их нужно в соответствующем месте, учитывая и подачу, и достойный антураж. Тогда эти предметы выйдут к покупателю в самом выгодном свете, а не будут казаться затерянными и случайными в общем зале. В первую очередь это работы импрессионистов. Пока мы ведем переговоры с держателями картин, вполне возможно, что они у нас окажутся, это все российские источники, не с западной пропиской вещи. Затем, предложим полотна итальянской школы XVI-XVIII вв. Вероятно (до вынесения окончательной экспертной оценки я не могу однозначно сказать), представление к продаже картин круга Малевича, русского авангарда 1910-х годов. Вот самые «громкие» вещи.

— Встречались ли в вашей практике вещи, оставившие наиболее глубокий след в памяти?

— Раритеты запоминаются сами по себе. Дело тут даже не в сопутствующей истории обнаружения, а в интересности, уникальности предмета. Из того, что прошло через мои руки, прежде всего могу выделить цепь и орден Святого Андрея Первозванного — редчайшие наградные знаки для нашего рынка. Если же говорить об удивительных находках… Попал однажды ко мне складень где-то второй половины XVIII в. Предмет в общем-то любопытный и не очень дешевый. Речь идет о небольших тысячах долларов. В бронзовом окладе. Вещь для рынка интересная, но ничего сверхъестественного в ней как в товаре не обозначалось. Однако немного его физически исследовав, я лично обнаружил в нем заложенны[ под щель оклада пять свернутых бумажек. В бумажках этих находились кусочки костной ткани. На четырех свертках имелись надписи, три нам удалось прочитать. Надписи были выполнены, судя по шрифту и характеру чернил, в том же XVIII в., но, может быть, чуть раньше, чем сделан сам складень. Так вот, надписи гласили, что эти кусочки костной ткани, которые там находятся, принадлежат ни много ни мало Святому Георгию Победоносцу, святителю V века Леонтию и апостолу Иакову, брату Господне. Складень этот в дальнейшем отошел Русской православной церкви, представители которой после проведенного анализа подтвердили подлинность мощей. Говорить о том, что такие вещи попадают в руки раз в жизни, — ничего не сказать. Есть какие-то определенные, связанные с этим правила и обычаи. Возможно, если бы мне сознательно предложили прикоснуться к таким мощам, я бы и не рискнул. А вот так, не подозревая ничего, в процессе исследования… Выпадет ли мне другой случай, я не знаю.

— Существует расхожее понятие — гордость за фирму, для вас в чем она выражается?

— У нашего «Антикварного центра» деловое кредо такое — мы сознательно не во­зим отсюда вещи. Очень многие нас спрашивают, а почему вы ничего не продаете в Москву, где якобы нам дадут сумасшедшие деньги. Фокус в том, что если мы начнем переправлять из Екатеринбурга антиквариат, то спустя 10-15 лет нам самим здесь не с чем будет работать. Мы, наоборот, стараемся привозить побольше из столицы, чтобы наполнить высококлассным материалом местный рынок.

— Есть ли у вас профессиональная мечта?

— Я хочу купить Клода Моне «там» и продать «здесь». Настоящего. Большого. Красивого. Очень дорого. И дело не в собственном заработке и даже не в статусе. Я хочу, чтобы у нас появился такой клиент, который возьмет и купит.