«Рано или поздно ваши дети увидят смерть. Ограждая их от всего плохого, вы делаете хуже»

Стремление современных родителей оградить детей от всего, что может причинить боль, берет все новые высоты. Так, выросло целое поколение, которое не бывало на похоронах и кладбищах, а о смерти и тяжести утраты с ними никто не говорит.

Параллельно с этим молодежь, ничего не зная о реальной смерти, каждый день сталкивается со смертью виртуальной, умирая в компьютерных играх и возрождаясь по несколько раз на дню. 

О том, к чему это приводит и что с этим делать, рассуждает колумнист DK.RU, бизнес-консультант и практикующий психолог Ирина Тебенева.

Ирина Тебенева, маркетолог и психолог:

— Недавно на DK.RU вышла колонка педагога и директора образовательного центра в Москве Евгения Ямбурга. Меня там зацепил фрагмент, что, когда погиб ученик, он как директор принимал решение, разрешать ли родителям этого мальчика привозить к школе гроб для прощания. В итоге было решено, что гроб подвезти можно, но всем родителям разрешили не приводить детей в этот день на уроки. 

Я считаю, это очень важный момент. Современным детям со всех сторон навязывают, что жизнь — это сплошные удовольствия. Негативные эмоции, если они и есть, внимания не заслуживают — надо быстренько переключиться. Что говорит мама ребенку, который подходит к ней со словами: «Мне грустно?» Правильно: не грусти.

А уж если ребенок задает вопрос о смерти — а с трех до пяти все дети об этом спрашивают — это вообще шок и паника. «Ты что? Откуда такие вопросы!» Современных детей родители пытаются оградить от всего, что может причинить боль.

Ко мне на терапию ходит девушка, ей 18 лет и у нее страх смерти. Он появился при подготовке к ЕГЭ. Ей казалось, что если она не сдаст экзамен, жизнь закончится. Понимаете? Мы настолько ограждаем детей от более страшных событий, что для них несдача ЕГЭ становится катастрофой равной смерти, а это просто обычная жизнь.

Пожалуй, нет ничего печальнее, когда уходит кто-то из близких, но дети этого не знают — с ними об этом никто не говорит. Даже когда умирает кто-то в семье, придумываются какие-то отговорки: «Он/она заснула и не проснулась» или «Он/она улетела на небо». Это не только не приносит утешение, но и порождает новые страхи: а что, если я тоже засну и не проснусь?

Параллельно с табуированием темы смерти реальной, дети знакомятся с виртуальной смертью: когда они играют в компьютерные игры, то «умирают» в них постоянно и потом воскресают заново. То есть ничего в этом страшного они не видят.

Еще один пример из практики. Я наблюдала девочку 12-ти лет: у нее умерла мама, но она никак это не переживала. Это было очень странно: ребенок должен погрузиться в отрицание, в агрессию, в горе, все это пережить и принять как факт, что самого близкого человека больше нет в живых.

А так девочке сказали, что мама улетела на небо, девочка носит ее вещи и никак не реагирует на смерть близкого человека. Вместо того чтобы осмыслить эту утрату, она идет с друзьями веселиться. А отец даже рад такой реакции.

Это не осуждение — это констатация: она эти чувства просто не испытывает. Нам не удалось ничего изменить, потому что отец сам не был готов к тяжелым эмоциям, и мы закончили занятия.

Возьмем поколение беби-бумеров: смерть была естественной частью жизни. В семьях умирала половина детей, почти у всех были родственники, которые не пришли с войны, погибли от голода или пропали в лагерях. Как бы ни отменяли религиозные обряды, смерть сама о себе напоминала.

Я — из последних «иксов». В моем детстве, если кто-то умирал, было совершенно нормально ставить гроб с телом на табуреточки возле подъезда — и весь дом приходил прощаться. По-моему, раз в неделю в нашем микрорайоне кого-то хоронили. Это не вызывало никакого ужаса у окружающих, а близким умершего ритуализация помогала пережить горе.

Когда у меня умер отец, я носила черную одежду девять дней. Траур — это все те же ритуалы прощания. Если человек в трауре, все окружающие понимают, что у него горе, и лишний раз его не трогают и сочувствуют. Так переживать эмоции легче.

Когда люди массово переселялись в города, традиции какое-то время сохранялись, но постепенно они сходят на нет. Выросло огромное количество «игреков» и «зетов», которые ни разу не были на похоронах и не ходили на кладбище.

И вот когда родителям разрешают не приводить детей в школу, чтобы не дай бог они не увидели покойника — это уже переходит в какой-то иной феномен.

Казалось бы, благое побуждение оградить детей от всего плохого, но оно ни к чему хорошему не приведет, потому что рано или поздно они увидят смерть, и столкновение с горем лоб в лоб будет тяжелым испытанием.

Поэтому надо обязательно говорить с детьми о смерти, как это делали наши бабушки — без эвфемизмов и нагнетания, а как о естественном ходе вещей.

Моя бабушка начала готовиться к похоронам, когда ей было всего лишь пятьдесят с небольшим. Она купила новое платье и предупредила: «Вот здесь лежит чистая одежда, когда умру — возьмете». Помню, эти разговоры вызывали у нас жуткую агрессию: «Что ты несешь! Что за ерунду ты говоришь!». Она объясняла: «Ну а что? Вот завтра я умру — вы что, по магазинам поедете мне новое покупать? А в грязном или ношеном мне не надо», — она к этому совершенно спокойно относилась.

А когда через много лет ее хоронили в той самой одежде, ее подружка подошла к гробу и по-простому сказала: «А ничего, платье-то нормально смотрится, а мы переживали, что будет не очень». Все испытали большое облегчение: для нас ее смерть — это горе, но бабушка была к этому готова.

Я думаю, именно осознание того, что все конечно, как раз и дает ощущение жизни во всей ее полноте. И детям надо обязательно об этом рассказать.

Текст: Полина Борисевич, для DK.RU